Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК

— Может быть, увидеть моржа — какая-то старинная и потому забытая уже примета, — предположил Бьярки. — Вопрос только, дурная она или добрая.

— Или иносказание, — промолвил Локи. — Кто-то, мол, опившись браги, видит двергов и троллей. А кто-то — моржей. Хотя твое предположение мне нравится больше. Увидел-де моржа — готовься к почетной смерти. Ты, верно, знаешь, что морж охраняет двери Вальхаллы?

— Впервые слышу, — отвечал Бьярки.

— И я тоже, — сказал Локи. — Это я только что придумал. Вот было бы забавно: поднимаешься ты на порог Вальхаллы в рассуждении присоединиться к эйнхериям, отведать вечно свежей кабанятины и вечно хмельного козьего меда [32] Эйнхерии — гвардия Одина, составленная из павших почетной смертью на поле сражения воинов. Место дислокации — Вальхалла, где их постоянным меню являются медовое молоко козы Хейдрун и мясо кабана Сэхримнира, а единственным развлечением — междоусобная резня. Поутру все оживают, и сомнительное веселье затевается сызнова. — а тебя встречает свирепым хрюканьем усатое и клыкастое мурло! Жаль только, записать нечем, да и некуда... Что я вижу? — вдруг воскликнул Локи. — На твои глаза навернулись слезы! Тебя так огорчила моя выдумка с моржом?!

— Нет, — сказал Бьярки и всхлипнул. — Лошадку жалко.

— Не грусти, — сказал Локи. — Возможно, это был не для нее убийца.

Асгард слепящую,

лучшую бронзу

Уст приложеньями

яро приветствовал.

Вёсен смельчак

сна покровы застиг.

Нос не учуял

медвежонка несносного.

Страх снарядил

темным голосом белые

Стронуть покровы

Дочь Ярла славную.

Вертел заржавленный

грезил рекою.

Трапеза пышная

тинг веселила.

Пьяница истово

качал на коленях

Аса.

— Постой, как это он мог качать аса? — поразился Бьярки.

— Очень просто, — пожал плечами Локи. — Что тебя удивляет? Мой папаша никогда не был трезвенником. И асом, кстати, не был — всего лишь великаном. Неужто ты думаешь, будто моя матушка ни разу не доверила ему понянчить собственного отпрыска?!

Жемчуг смотрел

задушевно и ласково.

Гроб между тем

в рассужденья пустился.

Оттель Долдон,

своей кротостью славный,

Спорить затеял

с безумным кувшином.

Откель Разумник,

что в законниках числился,

Выкатил ковш,

не оставив сомнений.

Сходна беседа

с освежеванным ветром.

Бьёрк Косоглазая

злобно вздохнула.

Острый вопрос

встал со всей незавидностью.

Рьяно сустав

всем дорогу сулил.

Полярный сосед

хаял юбку холщовую.

Молча преследовал

Тюра безрукого

Призрачный хлев.

— Вот ты обещал, что я сойду с ума, — сказал Бьярки. — А я сейчас хохотать начну. Как хлев может преследовать самого Тюра, конунга всех битв?!

— В кошмарах, — сказал Локи. — Да так, что Однорукий просыпается в холодном поту и уцелевшей рукой нашаривает меч, который он всегда держит в изголовье. «Призрачный хлев» — это же пасть Фенрира, в которой Тюр по собственной заносчивости потерял руку!

Ётун нехитрый

напрасно гнездился.

Злой холостяк

пустозвонил без толку.

Носатый ведун

без ума приговаривал.

Пьяница бил

корову муругую.

Моржовая дева

отчаянно прыгнула.

Темная драпа

разрешилась вдруг висой.

Маленький ас

образумил Дочь Ярла.

Что ж он наивно

в тени пригорюнился?

Разрушительный дурень

внимательно вперился

В героя ирландского

Беовульфа,

Поражающего чудовище Хрюнделя.

— Это ты про Оттеля Долдона? — спросил Бьярки. — Слышал я, как он пялился на ту парсунку, что висит у Хейд Босоногой в изголовье. А уж иначе как разрушительным его и не назовешь! Одно слово — берсерк! Вот только не пойму: как из драпы может получиться виса? Вису произносят от широты душевной, единым порывом. А драпу полагается сочинять неспешно и обстоятельно, нанизывая один стих на другой.

— Но ведь это темная драпа, — сказал Локи. — Неужели непонятно?

— Нисколько, — признался Бьярки.

— Тяжело с вами, людьми, — вздохнул Локи. — Иногда вы кажетесь ничуть не умнее ётунов. И какой дурак вас выдумал?

Ржавая глотка

с трудом говорила.

Нос изумленный

сетовал горько

На бабу последнюю,

в то время как разум

Живописал себя

властью обиженным.

Пробовал задницу

звонкий комар.

Ворон больной

слишком поздно увидел

Фенрира, к хворям его

безразличного.

Ветхий драккар

надругался над лодкой.

Вода походила

на мертвенный серп.

Бьярки младой,

не по годам молчаливый,

Плыл.

— Я и впрямь все время молчу, — сказал Бьярки. — Только никуда не плыву, да и не собираюсь.

— Напрасно ты так думаешь, — сказал Локи. — Мы все плывем, и нет нам ни мгновения роздыху.

— Как такое возможно? — подивился Бьярки. — Я сижу, ты сидишь, книги лежат, огонь горит...

— И в то же время все это плывет по Реке миров, — заметил Локи.

— Ты говоришь о Гиннунгагане? — спросил Бьярки. — О мировом хаосе, породившем первого великана Имира?

— Скорее, о той бездне, что пришла на смену Гиннунгагапу, — пояснил Локи, — потому что хаосом ее точно не назовешь. В хаосе-то не заскучаешь! Потому я и здесь, чтобы заправить пресную похлебку мирового порядка щепоткой пряного хаоса. В этой правильной, законопослушной бездне степенно и неотвратимо плывут от начала к концу времен все миры. А я, без всякой надежды на успех, снова и снова пытаюсь сбить их с раз и навсегда намеченного пути. Как тебе такие строки:

Не прекословя напрасно,

собака

В гроб безыскусный

лила безвозмездно.

Задницу сбили со счету

вороны.

Над чужаками

тинг надругался.

Заяц поведал

без тени смущенья,

Как длинная сволочь

врата своротила.

Новости той

баран усмехнулся.

Род, недовольства

никак не скрывая,

От Вальдимара

избавился конунга:

Вышиб его,

а собачий безумец

Обиделся.

— Из этих слов нелегко понять, что побудило Вальдимара конунга пуститься в дальнее странствие, — заметил Бьярки. — Но ясно, что на родине всякого ему хлебнуть довелось. Тут кто угодно обидится.

— Вот ты уже и начал кое-что понимать, — сказал Локи.

Жемчуг невинный