Николай Романецкий - Конь в малине

Я тронул машину, выехал на Малый, докатил до Беринга (откуда я так хорошо знаю все эти улицы?!), свернул, долетел до Нахимова, пропустил встречные машины и вновь свернул – налево. Впереди замаячила безобразная громада «Прибалтийской».

И тут обогнавший «забаву» синий «фольксваген» самым наглым образом подрезал меня.

Я вдавил в пол педаль тормоза.

Завизжали по асфальту покрышки. Слева от меня затормозила вишневая «волга» с тонированными стеклами, из нее выскочили двое парней в джинсовых костюмах и черных масках. Через мгновение в физиономию мне уставился ствол «калашникова».

Не катайтесь с опущенным боковым стеклом, парни!..

Я глянул в панораму заднего вида – корму «забавы» уже подпирал монстрообразный джип Камского автозавода – и поднял руки.

Меня выволокли наружу, стремительно разоружили, нацепили браслеты и затолкали в салон «волги», так что я оказался зажат между двумя джинсовыми мальчиками. Следом явились мои шмотки – еще один налетчик, одетый, в отличие от джинсовых, в серую штормовку, бросил сумку на переднее сиденье и захлопнул дверцу. «Волга» тут же тронулась; я успел только увидеть, что тип в штормовке завладел моей «забавой».

– Мешок! – гаркнул водитель, здоровенный детина с бритым затылком.

В центральном зеркале были видны его глаза, равнодушные, как могильный камень.

Тот, что слева, напялил мне на голову черный мешок. Меня снова стиснули с обоих боков, и я почувствовал, что под джинсовыми куртками прячутся бронежилеты. А потом сила инерции вжала нас в спинку сиденья.

«Волга» в очередной раз остановилась, и мешок с моей головы сняли.

Я тут же осмотрелся.

Похоже, мы находились за городом: со всех сторон росли высокие сосны, среди которых спрятался двухэтажный коттеджик весьма симпатичного вида. Типы, всю дорогу мявшие мне бока бронежилетами, выбрались из машины.

– Вылезай, приехали, – сказал водила.

Я последовал за джинсовыми мальчиками. Один из них тут же направился к дому, второй ткнул мне под ребро ствол автомата:

– Вперед!

Я повиновался.

В доме нас встретили трое парней, вооруженные «етоевыми».

– Принимайте! – сказал один из моих похитителей. – И немедленно отзвонитесь шефу. Мы докладываем, что свою часть дела выполнили.

– Лады! – сказал один из встречающих, мордоворот с мрачной физиономией и угрюмым взглядом серых глаз.

Руки его скорее напоминали лапы гризли.

Меня провели по лестнице на второй этаж, завели в комнату и пристегнули наручником к трубе возле батареи отопления.

– Может, его в санузел? – предложил маленький усатый толстяк, отдаленно напоминающий Эркюля Пуаро в исполнении Марка Сноу.

– А срать ты при нем будешь? – сказал гризли и заржал. Словно филин заухал… Глаза мордоворота, впрочем, остались угрюмыми. – Или всякий раз выводить его оттуда?

– Спасибо, мне и здесь хорошо, – сказал я, внимательно проследив, чтобы не дрогнул голос.

– Скоро, дружок, тебе станет еще лучше! – ласково пообещал угрюмый и вновь перенес свое внимание на толстячка. – Никто его не увидит, тут сосны кругом.

– Ладно, – сказал толстяк. – Иду звонить шефу.

Он вышел. Угрюмый и третий тип, на вид молодой парнишка лет двадцати, рыжеватый и конопатый, с минуту разглядывали меня, а потом тоже скрылись за дверью.

Я взялся за осмотр тюремной камеры.

Комната была небольшой, но со вкусом обставленной. На стене висела прямоугольная коробка часов. Они показывали 14.34. Если меня сцапали в начале второго – а скорее всего так оно и было, – то находились мы не слишком далеко от города, километрах в сорока-пятидесяти.

Снаружи заурчал двигатель машины. По-видимому, непосредственные похитители отваливали.

Мавр сделал свое дело, мавр может уходить…

Я поднялся на ноги и дотянулся до окна. Правда, пришлось вывернуть шею так, что хрустнули позвонки.

В отдалении между соснами виднелись обширная водная гладь и песчаный пляж.

Солнце светит слева, значит окна выходят на запад. Скорее всего, какое-нибудь озеро на Карельском перешейке. Чья-нибудь дача. Загорающих на пляже не видно – по такой-то погоде! Видимо, частные владения…

Я вновь сел на пол.

Сумка и мобильник лежали на диване, и до них сейчас было дальше, чем вчера до Нью-Йорка. Стерлинга в ближайшем окружении и вовсе не наблюдалось.

Я глянул на часы. 14.38. За стеной кто-то забубнил, но слов было не понять. Бубнили с перерывами до четырнадцати сорока четырех, потом голос произнес слово, которое я разобрал: «Слушаюсь!» Наверное, маленький усач вел переговоры со своим шефом. Переговоры, на которых, возможно, решалась моя судьба…

Куда ж это меня занесло, парни?! Какие грехи я перед тобой совершил, господи, если ты упрятал меня в загородный дом без моего согласия и отнюдь не для отдыха?..

Отворилась дверь, вошли двое: толстяк и угрюмый. Впрочем, угрюмый сейчас таковым не являлся – он явно предвкушал несказанное удовольствие. Толстяк сел на диван, мордоворот – в кресло.

– Приступим, – сказал толстяк. – Куда вы дели то, что взяли в клинике?

– Не понимаю. – Мне удалось равнодушно пожать плечами. – Я не был в клиниках года два, у меня хорошее здоровье.

– Скоро, дружок, оно станет похуже, – пообещал угрюмый, и в его голосе послышались такие нотки, что я мысленно содрогнулся.

– Вы были в клинике. – Толстяк не спрашивал – утверждал. – И вы там кое-что похитили. Куда вы дели похищенное? Если передали, то кому? Если спрятали, то куда?

– Не был я нигде. О какой клинике идет речь?

Толстяк облизнул губы и прикрыл серые глаза. Скулы у него закаменели.

– Послушайте, Метальников, – сказал он. – В клинике вы были. Имеет ли смысл запираться? Не заблуждайтесь, у нас очень серьезные намерения.

Он знал меня по фамилии, и это многое меняло. Во всяком случае, кое в чем смысла запираться уже не имело. Даже и без их серьезных намерений…

– Ну хорошо, – сказал я. – Если речь идет о клинике доктора Марголина, то я там действительно был. Разговаривал с персоналом, собирал кое-какую информацию.

По идее, усач должен был бы спросить меня, на кого я работаю. Но он не спросил, он опять утверждал:

– Понедельник меня не интересует. Вы были в клинике в ночь на среду. И взяли там кое-что, вам не принадлежащее. Где оно?

– Я никогда не был в клинике Марголина ночью. По ночам я привык проводить время в собственной постели.

Толстяк вздохнул:

– Мне жаль вас, Метальников! Вы все равно заговорите, но после этого хирургам придется собирать вас по кусочкам. Если останется что собирать!.. – Он глянул на угрюмого.

Тот встал и вышел. Через минуту вернулся – с утюгом в руках. Включил утюг в розетку, повернулся ко мне:

– Сейчас, дружок, ты заговоришь!