Николай Романецкий - Конь в малине

Я отвернулся.

– Уходи, – говорю, – зараза! Видеть тебя не могу!

– Уйду, – отвечает, – Виталенька. Уйду! Но знай – Савицкая никогда тебя так любить не будет. Даже если все останется между вами, как сейчас… Ей же прислониться к кому-то надо, а тут ты под руку подвернулся. И я тебя ей не отдам, будь уверен!

Ушла она. А я не знал, что и думать. Вспоминал, как сошелся с Катей, как она мне снилась по ночам. Неужели и вправду вся моя любовь – Альбининых рук дело?.. Неужели подобное вообще возможно?.. Нет, братаны, черта с два я Катю брошу!

Пошел к ней. Снова она плакала, а я успокаивал. И снова ее хотел.

Врешь ты все, Альбина, сука рыжая! А если и не врешь… Заставить человека полюбить легко – тут сама природа помогает. А заставить разлюбить трудно, тем более когда он знает, что ему уготовили! Ничего у тебя не выйдет!

3 августа

Ночь провел дома.

Снились странные сны. Будто мы с Катериной барахтаемся в постели, и она хочет загрызть меня своим нижним ртом. Гляжу я на него, и противно мне до полного охренения.

Проснулся. И сразу все по-другому. Никогда мне с Катей противно не было, с любым ее ртом. Не выйдет у тебя, Альбина, ничего – какие бы ты сны на меня ни насылала. Я люблю Катю!

Приехал в клинику, сразу к ней.

– Завтра, – говорю, – тебя можно выписывать. Домой поедешь или тут еще полежишь?

– Домой, – говорит.

– Вот и хорошо, – говорю, – я возьму пару выходных, съездим на природу.

– Съездим, – отвечает. – Только я к себе домой хочу. Ты извини, Виталик, но в твоем доме мне будет не по себе.

– Хорошо, – говорю, – я к тебе перееду.

На том и порешили.

5 августа

Вчера выписал Катю. Взял себе два выходных дня. Мымра Наташа предлагала погулять и подольше. Может, воспользуюсь.

На природу поехали только сегодня. Катя была молчалива. Побывали в Зеленогорске, на взморье. Погуляли возле «Пенат».

Ночью мне опять снились дурацкие сны, и утром я входил в Катину спальню со страхом. Принес ей завтрак, увидел поверх одеяла обтянутые ночной рубашкой груди, почувствовал желание и обрадовался. Ничего у тебя, Альбина, не получается!

После «Пенат» Катерина попросила отвезти ее к семигранному болту.

Отвез.

Она постояла, будто молясь.

– Теперь я знаю, – говорит, – за что меня наказал господь.

– За что? – спрашиваю.

Она только головой покачала. Стоит бледная.

Так мне ее жалко стало. Подошел, обнял. И решил, что, хотя прощения мне и нет, искупить свой грех я могу.

– Давай, – говорю, – поженимся.

У нее губы затряслись.

– Правда, – говорю. – Давай?

И тут она все-таки разрыдалась, едва успокоил.

6 августа

Альбина снова насылала свои дурацкие сны, но я не поддаюсь.

С утра сегодня хотел остаться с Катей.

– Возьму еще один выходной, – говорю.

Но она воспротивилась.

– Не надо, – отвечает, – мне уже лучше. Хочу побыть одна.

Я почему-то обрадовался. Поехал на работу.

Альбина полдня ходила вокруг, как кошка вокруг сметаны. В конце концов мне надоело.

– Ничего, – говорю, – у тебя не получится!

– Получится, – отвечает. – Еще как получится!

К вечеру я обнаружил, что никакого желания ехать к Катерине у меня нет. Сел в машину – руки будто слушаться не хотят. Заставил себя.

Клин клином вышибают. По дороге купил бутылку шампанского, шоколад, цветы. Чувствую, руки так и норовят развернуть машину в обратную сторону, к городу. Но пока доехал до места, где можно развернуться, справился с собой. Приезжаю.

Катя встречает меня с удивлением.

– Я ковер купила, – говорит. – На пол в холле.

И вправду на полу ковер лежит, оранжевый, как апельсин.

– Красивый, – говорю.

Она смотрит на меня отчужденно.

– Я, – говорит, – вчера и сегодня биоколлоидом подмывалась.

Это она зря, конечно. Мы, гинекологи, предпочитаем, чтобы травмы родовых путей залечивались обычным, природным порядком.

Однако сказал я не то, что думал.

– Правильно, – говорю. – А я, дурак безмозглый, и забыл тебе подсказать.

– Господи ты боже мой! – отвечает. – А я, дура безмозглая, думала, ты не приедешь.

– Не мог я не приехать, – говорю. – Шампанское, вот, привез. Начнем, – говорю, – Катенька, все сначала?

И мы начали – тут же, прямо в холле, на пушистом апельсиновом ковре.

8 августа

Ночью опять снились мерзкие сны. Катя в них была то паучихой, то каракатицей, то кикиморой, то вообще невесть чем. И когда я забирался на нее, скулы сводило от омерзения. Однако едва проснулся, она оказалась теплой, мягкой и спящей женщиной. И я хотел ее так, что пришлось перебраться сначала на диван, а потом – все-таки! – и на нее.

Альбина явилась на работу мрачнее тучи. А тут я еще масла в огонь подлил.

– Что, – говорю, – слаба все-таки оказалась твоя сила, ведьма-половинка?

У нее глаза замерцали, как угли в затухающем костре.

– Имей, – говорит, – в виду, я на все пойду!

– Пойди, – отвечаю, – куда хочешь! А пока начинай подыскивать себе новое место работы. Или хотя бы заявление об отпуске принеси.

Она смерила меня пылающим взглядом.

– Пожалеешь, – говорит, – Виталенька. Ой пожалеешь, милый!

– С Катей моей, – отвечаю, – я никогда ни о чем не пожалею! И тебе меня не взять!

У нее глаза потухли, будто я в самую точку попал. Чувствую, завтра будет наш последний разговор, если не принесет заявление.

Ближе к вечеру позвонил Пахевич.

– Готовься, – говорит Виталик. – Перед нами открываются большие перспективы. Надо встретиться.

Хотел я сказать, что мне теперь его перспективы до лампочки. Но побоялся. Не выпустит он меня из дела. И это будет пострашнее, чем все Альбинины угрозы. Надо думать, что делать… А пока договорились встретиться.

Когда я прочел последнюю строчку Марголинского дневника, часы показывали четверть седьмого.

Я вырубил компьютер, пошел на кухню и включил чайник. Попил пустого чаю. Не помогло – на душе по-прежнему было пакостно. Тогда я принял душ – будто хотел смыть помои, в которых выкупался. Струйки теплой воды казались Ингиными пальцами. Ласковыми, нежными, знакомыми… Стало чуть полегче.

Я и раньше не слишком жалел доктора Марголина. Что-то подсказывало, что смерть его – не случайность. Наверное, давала себя знать интуиция… Но теперь приключившееся с ним виделось тем самым наказанием, которое судьба – пусть и не часто, но все же обрушивает на головы разного рода проходимцев. И если бы Виталик Марголин убивал новорожденных в одиночку, я бы и пальцем не шевельнул, чтобы вести расследование дальше. Но оставались еще ведьмочка Альбина и господин Раскатов. Против них, на случай суда, нужны реальные свидетельские показания… Но и это – только часть правды. Главное же, теперь я был на двести процентов уверен, что Екатерина Савицкая попала в лапы Раскатову. И ее следовало спасти. Ну хотя бы попытаться… Если, конечно, она еще жива!.. Оставить ее сейчас один на один с Пал Ванычем – немногим лучше, чем убить младенца. Тем более, если именно мои неуклюжие действия и затянули ее в сферу Раскатовского интереса! Нет, парни: коли назвался груздем – не говори, что не дюж!