Джон Толкиен - Возвращение короля

Наконец, прибежал Бергиль, неся шесть длинных листьев, завернутых в платочек.

— Вот Королевские листья, господин,— сказал мальчик.— Они не очень свежие, их рвали две недели назад. Но может быть, они еще годные?

Взглянув на Фарамира, мальчик расплакался. Но Арагорн вдруг улыбнулся.

— Конечно, годные,— сказал он.— Самое плохое позади. Останься здесь и думай про хорошее.

Он выбрал два листа побольше, положил на ладонь, подышал на них, потом раскрошил в руках. Покой наполнился живительным запахом, как будто воздух зазвенел. Арагорн бросил растертые листья в сосуд с горячей водой, который принесли няньки.

В сердцах всех, кто был в комнате, ожила надежда. Запах ацеласа будил воспоминания о сверкающих утренних росах под безоблачным небом, нес вести из страны вечной весны. Арагорн встал, глаза его смеялись. Он придвинул сосуд к изголовью Фарамира.

— Смотри, смотри! — шептала Йорета стоявшей рядом женщине.— Кто бы мог подумать? Это зелье еще лучше, чем говорили. Пахнет, как розы из Имлох Мела, которые я видела, когда была девочкой. Истинно королевский запах.

Фарамир вдруг пошевелился, открыл глаза, посмотрел на склоненного над ним Арагорна разумно и с любовью. Потом тихо произнес:

— Ты звал меня, Король. Я здесь. Что прикажешь?

— Прикажу, чтобы ты больше не блуждал во мраке. Пробудись, Фарамир! — ответил Арагорн.— Ты утомился. Отдыхай, ешь, набирайся сил и будь готов к моему возвращению.

— Буду готов, государь,— сказал Фарамир.— Разве можно лежать в бездействии, когда Король вернулся?

— Пока прощай,— сказал Арагорн.— Мне надо идти к другим, которым я тоже нужен.

И он вышел вместе с Гэндальфом и Имрахилом. Берегонд и его сын Бергиль остались с Фарамиром, не скрывая радости. Прежде, чем закрылась дверь покоя, Пипин, семенивший за Гэндальфом, услышал восклицание старой Йореты:

— Король! Слышали?! Что я вам говорила? В руке Короля — целительная сила, вот что я сказала.

Весть о чуде молниеносно разнеслась по Домам Целения, и вскоре весь город говорил, что вернулся настоящий Король и исцеляет всех, кто получил раны в бою.

Тем временем Арагорн стоял у ложа Эовины и говорил:

— Королевна получила тяжелые раны, приняла на себя страшный удар. Сломанное плечо перевязано правильно и должно срастись, если у нее хватит сил выжить. В левой руке, которой она держала щит, раздроблена кость, но главной причиной недуга являются не эти раны, а правая рука, в которой был меч. Кости в ней целы, а сама рука омертвела. Увы! Эовина встретилась с тем, кто был значительно сильнее ее разумом и телом. Кто осмеливается поднять меч на подобного противника, должен быть крепче стали — иначе убивает само столкновение. Злая судьба поставила такого врага на ее пути. Ибо она молода и красива, красивее всех королевских дочерей. Мне трудно о ней говорить. Когда я первый раз ее увидел и понял ее печаль, мне показалось, что я смотрю на белый цветок, стройный, гордый и нежный, как лилия, и вместе с тем в ней чувствовалась такая твердость, будто эльфы выковали этот цветок из стали. Может быть, холод уже давно сковал его соки, и потому цветок был еще прям, сладок и горек одновременно, красив на вид, но уже ранен и осужден на раннее увядание и смерть? Болезнь давно прокралась к ней, правда, Эомер?

— Удивлен я, что ты меня об этом спрашиваешь, Властитель,— ответил Эомер.— Я тебя не обвиняю ни в этом, ни в чем другом, но я знаю, что Эовину, мою сестру, не тронул холод, пока она не увидела тебя. У нее бывали заботы и опасения, которыми она делилась со мной, когда Причмок держал нашего Короля под своим зловредным влиянием. Эовина заботилась о Феодене, все больше тревожась о нем. Но не это привело ее на роковой путь!

— Друг! — вмешался Гэндальф.— У тебя всегда были кони, военные подвиги, вольное поле, в то время как сестра твоя, с не менее отважной душой, родилась женщиной. Ее уделом стала забота о старике, которого она любила, как родного отца. Ей выпало смотреть, как он дряхлеет и теряет славу. Она чувствовала себя униженной и еще менее нужной, чем палка, на которую опирался седой Король. Ты думаешь, что Причмок лил яд только в уши Феодена? «Старик, впадающий в детство! Что такое двор Эорла? Дымная лачуга, в которой бандиты и всякий сброд напиваются, как скоты, а их пащенки возятся на полу с псами!» Это слова Сарумана, хозяина Причмока. Ты ведь их слыхал? Ясно, что Причмок осторожнее и осмотрительнее выражался под крышей Феодена. Если бы любовь к тебе, Эомер, и верность своему долгу не замыкали ее уст, ты бы мог услышать эти слова и от своей сестры. Кто знает, что произносила она, когда оставалась одна в бессонные ночи, в четырех стенах, думая о том, как с каждым днем оскудевает ее жизнь, и чувствуя себя диким зверьком в тесной клетке!

Эомер не ответил. Он смотрел на сестру, будто в ином свете увидел сейчас дни детства и юности, проведенные вместе с ней. Но Арагорн сказал:

— Я знаю, о чем ты думаешь, Эомер. Из всех ударов, которые нам готовит судьба на этом свете, мало найдется таких горьких и позорных для сердца мужчины, как невозможность ответить взаимностью на любовь столь красивой и смелой девушки. Боль и печаль ни на минуту не оставляли меня с тех пор, как я простился с Королевной в Дунгарском Укрытии, оставив ее в глубоком отчаянии. Страх на Тропе Умерших не пересилил во мне страха за дальнейшую судьбу Эовины. Но я говорю, Эомер, что тебя она любит больше, чем меня, ибо тебя она хорошо знает, а во мне полюбила тень и мечту, надежду на славу и великие подвиги, очарование далеких от Рохана неведомых стран.

Может быть, мне удастся исцелить ее тело, вызвать ее к живым из долины смертной тени. Но я не знаю, что ее ждет здесь: надежда, забвение или отчаяние. Если она проснется в отчаянии, то умрет; чтобы ее спасти, понадобится лекарство, которое я не смогу ей дать. И это будет огромная потеря, ибо своими подвигами твоя сестра покрыла себя славой и заняла подобающее место среди достойнейших правительниц мира!

Арагорн нагнулся, заглянул в лицо Эовины, белое, как лилия, застывшее, как резной камень, покрытый льдом. Он поцеловал ее в лоб и ласково зашептал:

— Проснись, Эовина дочь Эомунда! Враг погиб от твоей руки! Проснись!

Девушка не шевельнулась, только глубже задышала, белое покрывало на ее груди слегка поднялось и опало. Арагорн взял еще два листа ацеласа и бросил в кипяток. Этим отваром он вытер лоб и холодную правую руку девушки, неподвижно лежавшую поверх покрывала.

Может быть, Арагорн в самом деле обладал забытой колдовской силой древнего племени с Заокраинного Запада, а может быть, его слова взволновали присутствующих, но когда легкий аромат целебного зелья разнесся в воздухе, всем показалось, что от окна повеял ветер, в котором не было никакого запаха, а просто свежесть, не испорченная ничьим дыханием, прилетевшая прямо со снежных вершин из-под звезд или дальнего морского берега, омытого серебряной пеной.