Шимун Врочек - Рим. Книга 1. Последний Легат

Я поднимаю брови. Все озадачены.

– То есть? – спрашивает Ликий Пизон.

– Поединок. Он требует поединка с обвинителем.

Интересный поворот. Я с интересом смотрю на толстого судью. С ним поединок?

Германец показывает в сторону толстяка.

– С этим? – спрашивает иудей. Слушает варвара, поворачивается и говорит всему залу: – С этим.

Германец кивает. Да, да, да.

Божий суд против римского права. Смешно.

Все уставились на судью. Ликий Пизон на глазах бледнеет. Бедняга. Щеки становятся пергаментными, словно из толстяка всю кровь выпустили.

– Со м-мной?

Разве можно быть таким недоверчивым? Я встаю. В зале – шум и смешки. На меня оглядываются.

– Что же вы, Ликий Пизон? – говорю я насмешливо. – Вам выпала великая честь выступить в защиту цивилизации и римской культуры – против, скажем прямо, воплощения варварства. Вы же об этом так горячо говорили? Каким оружием предпочитаете биться?

Ликий Пизон порывается что-то сказать, но не может. Вокруг откровенный хохот. Мы римляне. Мы любим, чтобы наш суд был настоящим представлением.

Я продолжаю:

– Возьмете гладий? Или, может быть, фракийский меч? Или вы предпочитаете спату? Благородный Ликий Пизон, расскажите нам о своих предпочтениях.

Я почти не издеваюсь. Я действительно жду ответа. Мне на самом деле интересно.

Зал уже лежит. Хохот такой, что германец растерялся. Он не понимает.

Бедный Ликий Пизон пытается взять себя в руки. Мне его почти жаль. Цвет его лица меняется от красного к белому и обратно. Причем очень быстро. Так не бывает, но так есть.

Наконец, бедняга находит способ сохранить остатки достоинства:

– Римское право – вот главное, чем мы должны руководствоваться!

Отличная фраза. И главное – ни о чем. Я вспоминаю, как Цицерон презрительно поддел одного из подобных знатоков: «Хорошо, давай поговорим о римском праве. Ведь это как раз то, о чем ты ничего не знаешь». Хороший был оратор, пока его не убили.

Хохот уже всеобщий. Легионеры, охраняющие варвара, стоят с красными лицами, пытаясь сдержать смех.

– Тогда позвольте мне, – говорю я.

Молчание. Теперь уже такое – совсем полное. Полнее не бывает.

– Что? – спрашивает Ликий Пизон. – Что вы имеете в виду, легат?

«Всего лишь раб». Я готов выйти и вонзить в германца клинок. Что, я тоже становлюсь варваром?

Нумоний Вала поднимается, просит внимания. Все затихают – легата Восемнадцатого здесь уважают.

– Легат Деметрий Целест шутит, – говорит Нумоний громко и четко. – Конечно, он уважает римское право и власть, данную Августом пропретору. Так, легат?

Он смотрит на меня с намеком – отступи.

Я молчу. В голове звучит только: «Это мой меч. Я убиваю им своих врагов». Дурацкая молитва новобранцев…

– Я – не варвар.

– Легат?

Я говорю:

– Конечно. Я уважаю. Простите, судья. Прошу вас продолжать.

Наступает время огласить приговор.

Входят ликторы, их шесть человек. Они несут снопы розг, но без воткнутых в них топоров. Пропретор, конечно, имеет право выносить смертные приговоры – всем, за исключением римских граждан. Утвердить смертный приговор гражданину Рима имеет право только принцепс.

За ликторами выходит пропретор. Надо признать, сегодня Вар -

само достоинство.

– Вы вынесли решение? – спрашивает Квинтилий Вар.

– Да, пропретор. – Ликий Пизон почтительно склоняет голову.

– Огласите.

Ликий Пизон начинает зачитывать приговор. Пухлые руки его изгибаются в изящном ораторском жесте, который сейчас, здесь, выглядит издевкой.

Ликий Пизон говорит. Я почти не слушаю – выхватываю из речи судьи только отдельные фразы.

– Оный варвар уличен в проникновении в дом пропретора Публия Квинтилия Вара, освященный властью Рима… Можно расценивать это… как попытку посягнуть на жизнь римского гражданина… государственного лица… наделенного властью… с этой целью проник в комнату легата… и убил раба, принадлежащего Гаю Деметрию Целесту… о чем получено признание под пыткой. Свидетелями доказано ранение преторианца… попытка сопротивления при аресте… что расценивается как умышленное покушение на жизнь римского гражданина. Наказание за подобное преступление должно быть жестоким и незамедлительным. Варвар Херим из племени фризов приговари-

вается…

Драматическая пауза. Чуть передержал, думаю я.

– …к позорной смерти через распятие!

Зал шумит. Впрочем, в обвинительном приговоре никто и не сомневался.

Квинтилий Вар слушает судью и кивает. Да, все понятно. Все достаточно просто. Раб – ерунда, за убийство раба положен штраф, а для негражданина Рима – бичевание. Но за покушение на убийство римского гражданина – тут наказание должно быть самым жестоким. Жесточайшим.

– Я утверждаю приговор, – говорит пропретор. Секретарь подносит ему пергамент и тростниковый калам, обмакнутый в чернила. Пропретор выводит закорючку, кивает. Сделано. Секретарь уносит приговор, который будет подшит вместе с сотнями других официальных бумаг. Рим – это в первую очередь горы бумажной отчетности.

И это все?

Пропретор в задумчивости потирает руки, на них – пятна чернил. Поднимает голову, взгляд его падает на Тита Волтумия. Тот вскакивает, вытягивается.

– Центурион! – приказывает Квинтилий Вар. – Возьмите своих людей и сделайте это.

Лицо Тита Волтумия на миг застывает. Затем центурион берет себя в руки.

– Пропретор?

– Что вам не ясно, центурион? Распните этого варвара!

Я качаю головой. Очередная насмешка судьбы. Центуриона опять заставляют заниматься тем, чем заниматься он, по сути, не должен. И не хочет.

– Слушаюсь, пропретор.

Вар кивает всем и уходит. Всеобщее обсуждение.

Германец смотрит то на одного, то на другого римлянина. Возможно, он убийца, но глаза его, заплывшие и растерянные, вызывают жалость. Он ничего не понимает. Он пробует что-то сказать, на него никто не обращает внимания. Смешно.

Иудей уже куда-то исчез. Наконец я не выдерживаю:

– Квириты! – Они все оборачиваются. Ликий Пизон смотрит на меня, Тит Волтумий смотрит на меня. Остальные в атриуме – тоже смотрят на меня. – Переведите ему кто-нибудь приговор, – говорю я устало. – И давайте с этим закончим.

Нет ничего хуже неопределенности. Даже варвар и убийца имеет право знать, что скоро умрет.

– Ни-и! Ни-и! Ду ис двала! Двала! – кричит германец.

Я в испуге открываю глаза. Проклятье. Некоторое время лежу, пережидая тревожное биение сердца. Потом оглядываюсь. Все в порядке. Я в своей комнате в доме Вара. Надо мной – тент, натянутый над кроватью. Надо поспать. Надо.

Но стоит закрыть глаза, я снова вижу, как уводят германца, он кричит:

«Ни-и! Ни-и!» Нет! Нет!