Сьюзан Маклеод - Холодный поцелуй смерти

За ним тянулись тени — вездесущие, непроницаемые, неразличимые, неописуемые; спрашивать о них мне запретили.

Только теперь я поняла, кого скрывали эти тени: Малика аль-Хана, который был Автарху… кем? Этот вопрос выплыл из пучин памяти, словно обвинение, а затем снова медленно потонул во тьме.

— О моя принцесса-сида, ты прекрасна.

Красивое юное лицо чудовища сложилось в улыбку, в радостную, открытую улыбку, не скрывавшую ни клыков во рту, ни жажды боли в глазах.

— Благодарю вас, мой принц, — прошептала я, не в силах унять дрожь в ногах, и чем ближе он подходил, тем сильнее они дрожали.

Чудовище отвесило мне низкий галантный поклон и подало руку. На ладони свернулась тонкая косица из Саллиных иссиня-белых волос.

— Трофеи достаются победительнице, верно, моя нареченная?

Я вцепилась трясущимися пальцами в плотную материю платья. Я не желала быть победительницей, я никогда не желала быть победительницей — и даже не понимала, что участвую в состязании, пока оно не завершилось поражением. Я всегда знала, что буду у мужа не единственной: отец просветил меня на этот счет. Так что в моем будущем не было места ни победителям, ни побежденным, одни лишь волшебные сказки о прекрасном принце да «они жили долго и счастливо». Но Салли не знала правил игры, она твердо намеревалась победить, не понимая, что ее великая война — всего лишь жалкая стычка на границе, и в конце концов водрузила победный флаг — на всеобщее обозрение.

— Тебе не нравится мой подарок, о прелестная сида? — Он обтер косицей окровавленную грудь и снова протянул ее мне. — Разве ты не этого хотела?

«Возьми ее, Женевьева».

В голове прозвучал приказ, и рука сама собой протянулась вперед и схватила косицу с ладони жениха — ей не успели помешать ни страх, ни осознанная мысль.

— Я рассчитывал порадовать тебя, — нежно проворковало чудовище и повело рукой, словно охватывая весь зал. — Впрочем, у меня есть для тебя и другой свадебный подарок. — Чудовище снова протянуло ладонь, и в мерцании свечей сверкнуло ожерелье — от крови, стекавшей с пальцев, бриллианты превратились в розовые звезды. — Повернись, моя принцесса. Я застегну его.

«Делай, как он говорит», — велел голос в голове.

Я медленно присела в реверансе, наклонила голову в знак согласия, потом повернулась, как велел суженый, — сердце гулко бухало в груди, спина похолодела от ужаса. Я посмотрела в аристократическое лицо отца — он гордо приподнял подбородок, но все равно было видно, как он боится, — и в испуганные глаза мачехи Матильды. Она нервно подняла руки к горлу, прикоснулась к черным опалам, обвивавшим шею, губы приоткрылись, блеснули клыки, — то ли она хотела что-то сказать, то ли собиралась остановить чудовище…

Но нет — она плотно сомкнула губы, взгляд сапфировых глаз опустился на растекающееся по полу озеро крови.

Это был последний раз, когда она смотрела на меня.

«Женевьева, приготовься бежать. Как только я прикажу».

Бриллианты обвили горло, тяжко легли на похолодевшую кожу.

— Подарок, достойный королевы — моей королевы фей, — сказал Бастьен и туго натянул ожерелье, специально намотал его на палец, чтобы оно врезалось мне в плоть.

Нагнувшись, он прикоснулся губами к моей шее — как будто приложил клеймо. Чудовище резко втянуло ноздрями мой запах, и от ужаса по спине у меня побежали мурашки.

— Сидская кровь, сладкая, густая, словно мед, приправленный страхом, — проговорило чудовище голосом, в котором смешивалось удовлетворение и предвкушение. — Сида и к тому же девственница — я не ошибаюсь, Александр? Ручаетесь ли вы честью, что еще никто не отведал ни тела, ни крови вашей дочери? Подтверждаете ли, что она готова по доброй воле отдаться мне, чтобы я взломал ее печать своим мечом?

От паники спасительная броня отупения пошла трещинами, и по ноге у меня под платьем побежала струйка мочи и смешалась с кровью на полу.

— Мы выполняли вашу волю, мой повелитель. — В глазах отца мелькнуло страдание — и пропало.

«Женевьева, беги!»

Я бросилась бежать — в дубовые двери, в ночную тьму, оскальзываясь на влажной земле, путаясь в тяжелом парчовом платье, хрипя, задыхаясь, — мышцы сводило от страха, но я понимала, что надо спасаться, понимала, что от теней мне не уйти…

Он поймал меня, обхватил сзади, все кругом заслонили боль и кошмар — меня прижали к земле, крепко держа за волосы, преследователь навалился сверху, придавил меня всем своим весом — казалось, он гораздо больше меня, — в шею впились острые клыки, как я ни молила о пощаде, как жалобно ни кричала…

…а потом он поцеловал меня в губы — и его поцелуй был холоден, как смерть.

Со всех сторон напирала багровая тьма, назойливые руки хватали меня, щипали, тормошили, терзали. Воздух наполнился густым пряным ароматом, медная сладость заливала рот, в дальней дали маячила, словно северное сияние, золотистая дымка. Однажды я уже побывала здесь — как и в тот раз, я была опутана черной шелковой бечевой, которая обвивала меня, проходила сквозь меня, привязывала меня к багровой черноте, не давала настырным рукам растерзать меня, превратить в рой танцующих бабочек и рассеять его в золотой дымке.

«Женевьева!»

Голос Малика доносился и сверху, и снизу, еле различимый, от него кружилась голова, а черная бечева тянула меня в разные стороны, будто решила разорвать пополам.

— Поздно, вампир, время упущено. — Во втором голосе, низком, с картавинкой, слышалась тревога. — Ее душе давно вышел срок вернуться в тело.

— Кельпи, я по-прежнему ощущаю связь с ней, хотя сейчас мне труднее дозваться ее, чем в первый раз, когда душу отделили от тела.

«Женевьева!»

На этот раз призыв донесся снизу, громче, настойчивее. Я поплыла вниз, к нему навстречу.

«Женевьева!»

В вышине отдалось эхо, и я замерла.

— Надо было оставить чары как есть, чтобы души вернулись в тела на рассвете, как полагается, а не пытаться силой привести их в действие до поры!

— Тогда тело Женевьевы оказалось бы во власти колдуньи. — Было слышно, что говорящий еле сдерживает раздражение. — Нельзя так рисковать.

— Ах, несомненно, но вдруг ты создал узы с ней очень давно, вдруг они успели разорваться? — Слова звучали резко, сипло. — Тогда ее душа заблудится, потеряется, чего доброго, даже угаснет!

«Женевьева!»

Боль скользнула по бечеве, словно ломкий лед, бечева лопнула — и я полетела назад.

Я пришла в себя — и обнаружила, что кругом никого нет, а я лежу голая в луже подсохшей крови и в горле першит от запаха кислых груш. Как и в первый раз, в высокие стрельчатые окна лились лучи полуденного солнца, нарезали на каменном полу полосы света и тени. Преодолевая боль во всем теле, я поднялась на четвереньки, потом встала, выпрямившись во весь рост. Разорванное свадебное платье из золотой парчи громоздилось неряшливой грудой у тяжелых дубовых дверей, рядом валялась иссиня-белая косица, а когда я поглядела на то место, где расчленили Салли, в глаза мне ударило ослепительное солнце. Я подошла туда, где со вчерашнего вечера лежал меч, и уставилась на него, сжимая и разжимая кулаки.