Сьюзан Маклеод - Холодный поцелуй смерти

На этот раз я уже не маленькая.

На этот раз я никуда не побегу.

На этот раз я с ним поквитаюсь.

Тут меня взяли за руку ледяные пальцы, я медленно обернулась — и взглянула в темные настороженные глаза Козетты, девочки-призрака.

— Женевьева, это больше не твое время, — мягко проговорила она. — Нельзя здесь оставаться, это опасно. — Девочка потянула меня за руку, вид у нее был испуганный. — Пошли, они оба тебя ждут, и остальные…

Какие еще остальные?

Я повернулась и вслед за Козеттой двинулась обратно в багровую черноту…

Когда я снова пришла в себя, меня так и подбросило — в ушах грохотал пульс, глаза распахнулись, и я увидела лицо Малика. Он сидел на мне верхом, прижав обе руки к холодной коже у меня над сердцем. В ночном небе над его головой виднелась россыпь серебряных крошек — звезды, земля подо мной подалась — мягкий песок.

— Женевьева… — Голос звучал сипло, словно Малик долго звал меня и не мог дозваться.

— Той ночью — это был ты. — Я облизнула губы. — Это ты меня тогда укусил.

— Разумеется. — Между бровей у него обозначилась тонкая складка. — А ты как думала?

— Он. Я всегда считала, что это он.

— Он не стал бы гнаться за тобой самолично — ведь у него был я, его правая рука.

Страх взорвался яростью. Я стиснула кулаки:

— Ах ты сволочь! Ты же бросил меня умирать!

На его лице появилось непонятное выражение:

— Я не бросил тебя умирать.

— Ага, щас!

— Я тебя убил. Как сегодня. Сердце у тебя не билось, кровь не текла по жилам, легкие не вдыхали воздух, кожа на ощупь была холодной и безжизненной. Если бы ты не была сидой, сомневаюсь, что тебя удалось бы оживить.

Я вытаращилась на него, отчаянно пытаясь уловить ускользающую мысль.

— Не понимаю!

Он нахмурился еще сильнее:

— Ты бы предпочла, чтобы я вернул тебя Автарху живой?

«Нет!» — завопил в голове голос — мой голос в четырнадцать лет.

Малик прикоснулся к моему лбу:

— Спи.

В третий раз я открыла глаза, уловив тихое журчание воды, аромат чистого воздуха и нежное прикосновение шелковых простыней. Я напряженно замерла, прислушиваясь, но кругом было так спокойно, что в конце концов я уверилась — рядом никого нет и мне ничто не грозит, хотя где я, по-прежнему непонятно.

Я осторожно огляделась из-под ресниц. В комнате все было круглое: я лежала на круглой кровати, которая стояла на круглом возвышении, в круглом окне в куполе надо мной виднелся круглый участок неба, утыканного звездами, за иллюминаторами в стенах сновали стайки крошечных рыбок, неоново светящихся синим, желтым и оранжевым. Даже подушки на постели, дверь, массивная, как в банковском хранилище, и люк для ныряния, вделанный в пол из толстого зеленого стекла — и те были круглые. Не узнай я спальню Тавиша, решила бы, что попала в какое-то кино.

Ощущение покоя никуда не делось — более того, оно приглушило и удивление от того, что я здесь оказалась, — но я все равно решила включить магическое зрение. Стену и потолок покрывала еле различимая сеть холодных зеленоватых чар, она медленно колыхалась, словно поверхность спокойного моря. Я решила, что это, наверное, какое-то сдерживающее заклятие, но, когда я потянулась потрогать сеть возле кровати, где она стягивалась, чары рябью разбежались в стороны и сбежались обратно, стоило мне убрать руку. Нет, скорее всего, это какие-то умиротворяющие чары, а может быть, и целительное заклятие.

Очень кстати — ведь меня только что нанизали на пятифутовый бронзовый меч.

Конечно, инцидент с мечом в груди, пожалуй, стал неординарным финалом нашего концертного номера с принесением обетов, но в одном можно было не сомневаться: я, то есть Роза, поклялась Малику в верности, несмотря на умопомрачение из-за демонят и жажды крови. А значит, любому лондонскому вампиру нечего и мечтать пообщаться со мной — и не только лондонскому, но и любому другому. Меня окатила волна облегчения. Все, не будет больше ни приглашений от кровососов, ни претензий от одержимых паранойей ведьм, ни требований о выселении, ни визитов несчастных Бабочек, накачанных по самое не могу. Теперь им всем придется иметь дело с Маликом, причем, надо надеяться, не такое «дело», на которое рассчитывала Элизабетта, а мне остается беспокоиться только о том, как строить отношения с самим красавчиком-вампиром.

Я зябко поежилась — непонятно, станет мне от этого легче жить или наоборот.

Тут мне некстати вспомнилось разорванное свадебное платье — к горлу сразу подкатила тошнота, я рывком села, зажав ладонью рот, чтобы меня не вырвало. Что было, то прошло! Мне приснился страшный сон, только и всего, в голове у меня перепутались две истории с ранами от меча, смешались с тем, что говорила об Автархе Элизабетта. Только и всего, и не более того. Малик — не Бастьен, не чудовище, и я не собиралась за него замуж, я вообще не собиралась ничего с ним делать. А Малик не раз и не два мог сделать со мной все, что угодно, — и не сделал…

Меня одолел смех, едва ли не истерический, — это я, конечно, вспомнила недавний эпизод с мечом. Я глубоко вздохнула и доверилась зеленоватым чарам — пусть успокоят меня, — а тем временем принялась растирать ледяной участок кожи под сердцем, место, куда вошел клинок. Мне стало страшно, и я сбросила одеяло, чтобы осмотреть себя. Кажется, это и вправду я, целая и невредимая. Пробежала пальцами у грудины, с силой нажала, прощупала — нет, точно нет ни ран от меча, ни розового шрама, ни желтеющего синяка. Просто как новенькая! Впрочем, Малик — носитель подлинного Дара, ему уже случалось меня лечить… И убивать, как выяснилось.

От ощущения, что меня предали, мне стало так же больно, как от удара мечом. Я подтянула колени к груди, уткнулась в них лицом, слезы жгли глаза, перехватывали горло. Той ночью голос приказал мне бежать. Я проглотила слезы. Нет, плакать я не стану. От вампиров нельзя убегать — так учила меня Матильда. А я-то поверила голосу в голове, поверила голосу Малика, поверила, что он сулит спасение…

А Малик погнался за мной, словно за диким зверем на охоте.

Малик вонзил в меня клыки.

Малик заразил меня вирусом «Дубль-В».

Малик, а не Автарх, как я думала раньше.

Ярость накрыла меня волной, выплеснулась наружу длинным свирепым воплем. Какого дьявола он это сделал? Почему нельзя было попросту убить меня — и не обрекать на вечную зависимость от него или от любого кровососа? Я колотила по кровати, рвала простыни в клочки, расшвыривала подушки, пока они не кончились, хотела что-нибудь разбить, расколотить, сломать, хотела, чтобы этого никогда не было. Опять закричала, еще раз, еще, пока не хлынули слезы, горячие, жгучие, и я снова не заснула, обессиленная, вялая, оцепеневшая от горя.