Татьяна Зубачева - Аналогичный мир

Он встал, развернул одеяло, разулся и лёг. После полуночи Андрей к стаду сходит. Вроде, спокойно лежат. Но что-то без них тут было. Странные бычки какие-то. И Джонатан с Фредди… вроде, как обычно, но что-то не то. Непонятно что. Ладно, ну их всех… Беляк — он всегда беляк. Расу потеряет, в недоказанные угодит и то… топорщится, выставляет себя. Ему на них на всех… думать ещё, сон отбивать из-за них… А хорошо вымыться. Давно так не мылся. С освобождения. Когда уходил, так же отскрёбся и всё чистое надел…в Паласах были хорошие души, с напором. В имении так, струйки. И здесь хорошо. Этот… Стеф своё дело знает. Вроде, ничего мужик, понял, что обратного хода в белые ему нет, и приспособился. Но трудяга. И напор у него что надо. Эркин потянулся, улыбаясь, и свернулся, натянув одеяло. Так дальше пойдёт, в куртке спать придётся. А сапоги если снимать, то портянки на ногах оставлять, а то холодает уже. Как в имении, вымоешься и грязное надеваешь, вот и спишь опять, в чём ходишь. Ох, только начни вспоминать, и пойдёт…

…Вечер. Только закончили с дойкой. Дежурит Грегори, и удалось отхлебнуть молока, не так сосёт под ложечкой.

— Давай быстрей! — подгоняет его Зибо. — Опять не успеем.

Он торопливо моет пол, пока Зибо ополаскивает вёдра и развешивает тряпки, которыми они перед дойкой обтирают коровам вымя. Если им чего сейчас не придумают, они успеют сбегать в душ. Правда, тогда без жратвы точно останутся. Никто им их пайку не прибережёт. Но пока Грегори не закончит подсчитывать и записывать удой, им из скотной без его слова ни ногой. А сволочь белая, опять с перепоя и в цифрах путается. Считает вслух и бидон из литра вычитает. Опять до полуночи продержит их на ногах. Ни в кухню, ни в душ, ни в закуток спать, никуда им нельзя, пока надзиратель здесь.

— Угрюмый!

Он вздрагивает и замирает в глупой надежде, что обойдётся.

— Пойди сюда! Ну!

Он входит в молочную и останавливается в трёх шагах от стола, где Грегори ожесточённо курит над затрёпанными удойными книгами.

— От Рыжухи сколько молока было?

А хрен её знает, сколько. Его дело подоить и в указанный бидон вылить. А считать ему не положено.

— Ну?! Язык проглотил? Что сказать надо, скотина?!

— Не знаю, сэр, — говорит он тихо.

— Полподойника, небось, выпил, — ухмыляется Грегори, — и не знаешь?

Так, похоже, началось. Ну, теперь точно будешь без всего и с пузырчаткой.

— Что ты вообще знаешь, краснорожий? Сколько пальцев до края подойника было?

На это отвечать надо.

— Два пальца, сэр.

— Покажи.

Он показывает на пальцах, зная, что от его ответа уже ничего не зависит. Грегори понесло.

— Так, — Грегори записывает что-то, снова считает.

Он пробует двинуться, отойти потихоньку, но Грегори бурчит.

— Я т-те трепыхнусь!

И он покорно застывает на месте. По шорохам понятно, что Зибо закончил своё и теперь домывает за него пол. У Грегори, наконец, сошёлся счёт, он откидывается на спинку стула, ухмыляется… Точно, сейчас начнётся.

— Что ж ты так мало выхлебал, Угрюмый, а? Да не молчи ты, скотина безрогая, а то я не знаю, как вы молоко за моей спиной хлещете. Воры вы все от рождения. Могли бы сено жрать, вы бы и его воровали. Телячий же концентрат жрёте? Жрёте! Потом животами маетесь и всё равно жрёте! За неделю мешок выжрали.

"Телячьего концентрата мы не ели, мешок Полди стащил, у него и спрашивай", — мысленно отвечает он. И молчит, глядя на руки Грегори.

— Телята без матерей, ты их молоко пьёшь, корова его не для тебя, для них делает, так ты ещё и корм их таскаешь, — заводит себя Грегори.

Нет, передумал, заткнулся. А Зибо уже закончил и стоит под дверью, ждёт приказа. А Грегори пыхтит сигаретой, думает, пьянь белая, сволочь. Дрых до вечера в надзирательской, за него Эдгар бегал и орал, а теперь проспался и на дойку припёрся. Дотянет сейчас до ночи, а там и на сон не останется.

— Зибо! Пойди сюда!

Зибо не входит, вползает на полусогнутых ногах, кланяется от порога.

— Встань сюда.

Теперь они стоят рядом. Грегори захлопывает удойную книгу и разворачивается на стуле лицом к ним.

— Ну как, Зибо, полегче тебе стало?

— Да, масса, — кланяется Зибо. — Спасибочки, масса.

— Как, — Грегори ухмыляется, — как сынок, не перечит тебе?

— Нет, масса, — снова кланяется Зибо.

— Слушается, значит. Не ленится?

— Нет, масса, он послушный, масса, он всё делает, масса, — Зибо кланяется чуть не на каждом слове.

— Вот! — Грегори укоризненно смотрит на него. — Отец хвалит тебя. А то жаловался, что слова ласкового ему не скажешь. Непочтительный ты сын, Угрюмый. В пузырчатке тебя, что ли, поучить.

Молчать, только молчать, не поднимать глаз, не слушать.

— В Библии, в святой книге, скоты вы этакие, сказано, что дети должны почитать родителей как раб хозяина своего и как всякий человек господа бога.

Снова, что ли, запой у гада начинается? У Грегори как Библия и бог на языке, так, значит, надрызгался.

— Ну, господа бога вам не положено, ибо вы не люди, а скоты, а вот хозяина ты, Угрюмый, почитаешь? Не слышу!

— Да, сэр.

— И Зибо, отца своего, — Грегори гулко хохочет, — ты почитать должен.

Плечом он чувствует, как Зибо начинает дрожать. Грегори не спеша встаёт, подходит к ним. Будет бить? Грегори хватает его за волосы и поднимает ему голову.

— В глаза смотри, ну!

В бледно-голубых глазах с расширенными зрачками и красными прожилками нет особой злобы. Но ему страшно. От собственной беззащитности, от того, что Грегори увидит, поймёт по его глазам… Держа по-прежнему его за волосы, Грегори другой рукой несильно размеренно бьёт его по лицу.

— Ты Зибо почитать должен, — приговаривает Грегори, — и слушаться во всём. Я из тебя индейскую твою дурь выбью. В Библии сказано, родителей почитать, ты, червяк, скотина, Зибо отец твой, так люби и почитай, и почтение ему оказывай. Думаешь, я не знаю, как ты ругал его? Я всё знаю.

Он чувствует, как у него от пощёчин горит кожа, слышит, как тихо, почти беззвучно плачет Зибо. Устал, наконец, сволочь, гадина, отпустил. Грегори брезгливо нюхает свою ладонь, которой бил его по лицу. Сейчас целовать заставит?

— Ничем тебя не проймёшь, Угрюмый. Как ты только спальником, скот бесчувственный, работал? — и рявкает: — Мыться идите, навозники! Все руки об вас провонял.

Они вылетают из молочной, хватают в своём закутке куртки, и на ходу обуваясь, выскакивают во двор. И сильный свет в лицо от надзирательского фонаря.

— К-куда, скоты?!! По пузырчатке тоскуете?!

Он закрывает руками лицо, защищая глаза, и сильный удар в живот бросает его на землю. Рядом падает Зибо. Крис — ночной надзиратель. Всё. Этот в темноте ни одного раба во дворе не терпит. Их бьют ногами, не давая подняться, но через куртку не очень больно.