Татьяна Зубачева - Мир Гаора

— Заработал, Лохмач. Понравилось им.

Гаор равнодушно, не ощущая вкуса, затянулся и, сдвинув языком сигарету в угол рта, прохрипел:

— Теперь… что?

Сквозь тусклую бесцветную белизну проступали лица и фигуры "прессов", стены "предварилки"…

— Сейчас ещё две бригады доработают, и нас домой отпустят, — ответил Старший и отошёл.

— Дома обмоемся, — подхватил сидевший рядом Младший, — ты вон в крови весь, поешь и велено тебя в работу положить. Всё хорошо, Лохмач, ты понравился им.

— Сигарету дали, — хохотнул сидевший с другой стороны Новенький.

Гаор медленно — каждое движение давалось хоть и без боли, но с трудом — повернул к нему голову.

— Возьми, — прохрипел он. — Не хочу.

Новенький пытливо посмотрел на него и выдернул сигарету.

— Как хочешь, Лохмач. Только мне, или другим дашь?

Гаор, не ответив, снова откинулся на стену и закрыл глаза.

— Эй, — сказал рядом Новенький, — Лохмач делится.

— Ого! — удивился Седьмой. — Або, а соображает…

Гаор слышал, как рядом толпились, разговаривали, деля сигаретные затяжки и поминая какие-то старые счёты, а он… его нет, есть тело, измученное, изголодавшееся, опоганенное насилием, насиловали его, насиловал и он… но его больше нет… насильник, палач, подстилка, стукач… нелюдь. И пресс-камера теперь тебе дом. До конца твоих дней. А быстро умереть тебе не дадут. Ты понравился. Тебя снова и снова будут накачивать "пойлом", доводя до исступления, и ты снова и снова будешь насиловать, вынуждая других становиться стукачами. Прощайте, Кервин, Жук, Плешак, Снежка, погибшие на фронте и в "печке", нет мне места рядом с вами, ни у Огня, ни в Ирий-саду…

…Когда их отпустили вниз, в их камеру, оцепенение уже стало проходить и Младшему с Новеньким не пришлось его вести. Спотыкаясь и пошатываясь, он шёл со всеми. Руки по-прежнему у него были скованы, и раздеться ему помог Младший. И в камере Младший подвёл его к параше, а потом к раковине и сам, потому что руками он шевелить не мог и даже не пытался, такими неподъёмно-тяжёлыми они стали, обмыл его.

— Хорошо устроился, Лохмач, — засмеялся обмывавшийся рядом Шестой. — С личной прислугой.

— Младший думает, его так при Лохмаче и оставят, — поддержал Резаный, — личной шестёркой.

— Ага, — подхватили остальные. — Зря стараешься, Младший.

— Слабак он всё равно слабак.

— Слабаков в "печку"!

— Давай, клади его, чистенького.

— Точно, ему работать пора.

— А сработал он классно!

— Да ни хрена он не работал! Это Старший так с "пойлом" угадал.

Гаор молча, чувствуя, что вместо слов у него опять только звериный рёв получится, выбрался из обмывавшейся толпы и побрёл к нарам. Лечь и чтоб ничего уже больше не было. Но ему дали сесть, но не лечь.

— Поешь, — Старший ткнул ему в руки кружку с горячей хлебной кашей и стал распоряжаться.

У кого-то он отнимал паёк в наказание за плохую работу, кого-то ругал за перебор с "пойлом", что глушит его без перерывов и не разбавляя.

— Да не сработаю я без него, — оправдывался тот. — Ну, Старший, дай пожрать. Что, не хватило кому" пойла"? Лохмачу ты вон какой густоты влил.

— Лохмач в первый раз работал, а у тебя скоро срок выйдет, а ты всё как первачок.

— Срок выйдет, в "печку" положат и не посмотрят, как ты работал, с "пойлом" или в своё удовольствие.

Гаор медленно, маленькими глотками, с трудом проталкивая в горло густую жижу, пил хлебную кашу.

— Твёрдого тебе нельзя, — объяснил ему Младший, сидя рядом и с аппетитом хлебая что-то из миски. — Понимаешь, пока у тебя задница в такой работе, твёрдого не дают. Вот заживёт когда, будешь легко впускать, тогда да. А пока нельзя.

Гаор молча и равнодушно слушал, заставляя себя глотать противно-безвкусную жижу. Тяжёлый запах "пойла", свежей крови и собственной спермы, казалось, стоял вокруг него облаком, забивая всё остальные.

— Поел? Давай сюда и ложись.

Младший забрал у него опустевшую кружку и встал, ушёл куда-то. Болезненная яркость и чёткость предметов и красок уже прошла, глаза опять слезились, всё было туманным и смутным, как через залитое дождём ветровое стекло. "Слепну, что ли?" — с мрачным равнодушием подумал Гаор.

— Давай ложись, — остановился кто-то перед ним, — и не брыкайся, прикуём.

Сопротивляться он не мог, но остался сидеть, будто не услышав. Его толчком повалили на нары, повернули на живот и прижали.

— Упрямый ты, Лохмач, — сказал, наваливаясь на него, дневаливший и потому полный сил Девятый. — Ну, чего ты, как свежачок, опять напрягся? На хрена тебе боль лишняя?

— Он целку сегодня ломал, — сказал, устраиваясь рядом, Двадцатый. — Поверни, я подщекочу ему, чтоб прочувствовал. Весь в крови был.

— Такая мясистая попалась? — весело удивился Девятый, размашисто двигаясь в нём и заставляя его хрипеть на толчках. — Лохмач, ну, и как оно с нетронутой? Сладко? Эй, руки ему вытяните, мешают. Ага, Лохмач, ты грудью прижмись, а задницу оттопырь, легче будет.

Гаор из последних сил напрягал мышцы, последними остатками сознания удерживаясь от…

— Эй, Лохмач, сомлел, что ли?

— Нет, тогда бы расслабился.

— Он Младшего ждёт, чтоб поцеловал.

— А так-то на девку и посмотреть не на что было. Фитюлька.

— А кровищи на Лохмаче было, как скажи он здорового кабана трахнул.

— А ты откуда знаешь, что фитюлька?

— А мы в соседнем кабинете работали. Ну, и решили клиенту показать. И мы заодно посмотрели.

— Нет, Лохмач, конечно, страшен стал.

— Ага, наш так и сказал. Что впечатляет.

— Нашего клиента даже трахать не пришлось. На Лохмача как посмотрел, так сразу из него и посыпалось.

— Ну как, Лохмач, — промурлыкал, прижимаясь губами к его уху Резаный. — Как тебе лягушечка? Гладенькая да целенькая, а ты её на прутик и порвал.

— Ты чего?

— А они по посёлкам лягушками знаешь кого называют? То-то, — засмеялся Резаный. — Давай ротик, Лохмач, раз говорить не хочешь, про лягушечек цельных нам не рассказываешь, так поработай ротиком. Давай-давай.

— Смотри, задохнётся.

— Ни хрена ему, волосатой заднице, не будет. Або, они живучие.

А он никак не мог потерять сознания…

Венн не поехал домой, оставшись ночевать на работе. Благо Дом-на-Холме предоставлял своим сотрудникам полный спектр услуг.

Судьба Рыжего, конечно, важна, дальнейшая судьба Фрегора — ещё интереснее. Потому что, если Фрегора решат убрать, то это заденет многих и многих, и здесь надо предельно осторожно и внимательно проследить, кто, по какой причине, с каким официальным текстом и куда уберёт Фрегора. Самое опасное у падающей звезды — её хвост. Попал в него и полетишь вместе с ней. И собственная работа не должна стоять. Когда речь идёт о жизни нации, то жизнь её отдельных представителей… и так далее…