Пётр Волкодав - Булава скифского царя

На время исчезли стены с искусной гипсовой лепкой, статуей Геракла; амфора с вином и искусным рисунком греческого мастера, где Ахиллес заносит копьё над удивлённой и смирившейся с неизбежностью судьбы царицей амазонок…

Напротив ложа больного царя большое сводчатое окно с низеньким подоконником; справа массивные кедровые двери выходящие на галерею, откуда открывается вид на Пантикапей и понт, где у порта судна купцов и непрестанное копошение людей. Далее — безбрежная гладь воды и голубой овал горизонта ойкумены… Архон так увлёкся воспоминаниями, что не заметил как в покои неслышно вплыли смуглые рабыни-танцовщицы и, прикрывая лица, образовали в центре комнаты некий магический круг. Их неслышный, наполненный грацией и красотой полёт танца, напомнили тот чудесный афинский весенний день, храм Афродиты и философствующих гетер по поводу внезапного исчезновения Таис из Афин. Как давно это было.

Врач Архон недвижно стоял у колоннады, выходящей на террасу второго этажа дворца. Казалось, он не замечает парения танцовщиц и опьяняющей музыки флейты, к которой добавилась арфа… Память возвратила прошлое с шумом прибоя Эгейского моря, финиками и, одновременно — жаром востока.

— Скажи мне Архон, — прервал музыкантов и танцовщиц Перисад. Сказанное тихо, однако заставило флейту и арфу умолкнуть, а прелестных рабынь, беззвучно испариться из покоев царя, словно их и не было вовсе. Архон вздрогнул: все воспоминания как-то исчезли и растаяли, уступив место действительности. Перисад заметил некоторую растерянность гостя и попытался усмехнуться. Боль спазмами сдавила грудь. Он через силу растянул рот, имитируя улыбку и, зашёлся долгим кашлем. Молоденькая служанка прислонила ко рту царя платок и вытерла.

— Извини царь Боспора. — поклонился врач. — Я вспомнил молодость. — Архон приблизился к ложу Перисада и неожиданно для Перисада, спросил. — А скажи великий царь, — я слышал, что у тебя есть кенар, который прекрасно поёт. Мне о том говорил сам царь Клеонид. Арфа и флейта, конечно же услаждают слух, но владыка Ольвии говорил мне, что таких трелей, какие издаёт твоя пичуга не слыхивал нигде.

— Ты опоздал, врач. Птица была, но — царь снова кашлянул и тяжело задышал, — но, но с луну назад мой красавец-кенар неожиданно умер. Так что тебе не удастся насладиться его переливами. Жаль мне его. И, скажи мне врач.. — Перисад умолк. — Жаль, конечно, но что поделаешь — продолжил он, тяжко вздыхая и умолк.

— Я вот что хотел сказать — вмешался Архон. — Позволь мне осмотреть тебя царь. Если ты не возражаешь, пусть все выйдут вон. — Архон повернулся к присутствующим. — Простите, дети царя, это касается и Вас — Сатир, Сантор, Нритан, но мне нужно осмотреть вашего отца. — Магира понятливо склонилась. — Да, да приступай врач, известный целитель, а мы удалимся, и не будем мешать. Ты не возражаешь отец? — нежно спросила она Перисада и отвесила изящный поклон. От внимательного наблюдателя не укрылось бы следующее: у Сатира на скулах заходили желваки, а лицо покрылось пятнами. Он, повернулся и заспешил прочь из покоёв.

— Идите — приказал Перисад. — Все выйдите и охранники — все.

Архон приложил ухо к обнажённой груди царя и долго слушал. — Я слышал, что у тебя царь Боспора есть великолепный щенок — спросил он неожиданно.

— Откуда тебе врач известно о подарке Атоная?

— Мне известно царь Перисад. Известно. Известно мне и то, что трое твоих врачевателей не смогли исполнить свой долг. А теперь выслушай меня.

— Стража! — захрипел Перисад. — Стража.

— Ты не понял меня великий царь — быстро проговорил Архон. — Я вылечу тебя в течение трёх-четырёх лун — только он проговорил это, как в покои вбежали пятеро высоких стражей, наперевес с копьями. Двое подхватили врача, но царь остановил слуг. — Отпустите. Приказываю в зале гостей устроить празднество. Идите.

— И принесите кресло для царя — улыбнулся врач, освобождаясь от крепких рук стражников. — Царь Перисад изволит присутствовать на празднике — продолжил как ни в чём ни бывало Архон… Царь боспорского царства подивился дерзости и точности и краткости изложения мыслей. Ведь это его мысли, а врач, — он словно прочитал их. Перисад махнул рукой. — Хорошо, пусть будет так. Я приказываю и, пусть придут мои носильщики. И ты иди — Архон. Я скоро буду.

— Да, мой пациент — ответил, поклонившись, врач. — Ты на пути к выздоровлению. Лень — стремление к покою, к вечному покою, а ты стремишься к жизни. Я рад, что не ошибся в диагнозе. Царь Боспора — великий Перисад сейчас ты сделал первый шаг к победе над своим недугом. У меня ещё просьба к тебе великий царе, Я говорю сейчас, как обращаются сколоты к своим царям… надень боевой пояс, как тогда под Тирой, где ты доблестно вёл в бой свою армию и, — Архон сделал паузу, сделав вид, что не видит удивлённое лицо Перисада и разгоревшиеся глаза царя; — и, — пусть рядом, рядом с великим царём, воином и человеком — будет находиться твой верный товарищ — Белогривый.

У Перисада одновременно выступили слёзы, а рука потянулась к привычному месту, у — пояса. Лицо мгновенно приняло боевой облик: сжались губы и поднялась гордая голова, а рука непроизвольно потянулась за мечом. Через секунду- две Перисад застонал и опустился на подушки.

— Мой конь, — через силу зашептал царь — мой конь, но откуда ты, грек знаешь о Тире. Мне разрубили грудь и я видел своё лёгкое. Оно поднималось и опускалось. Оршес подоспел вовремя.

— А наверху щитов фаланги ты увидел высокого воина в золотой тиаре Атоная, а потом…

— Ты был там грек? — зашептал Перисад.

— Нет, но я слышал о том от воина по имени Тертей. — ответил Архон.

— Тертей, прошептал Перисад, — Тертей, великий воин… Атонай мой друг погиб… — зашептал он. — коня, коня — повторял он и неожиданно сильно крикнул — Коня в дворцовый зал! Привести моего Белогривого! — Перисад бессильно опустился на подушки, устав от столь бурного проявления. чувств. Стражники во все глаза, не отрываясь, следили за царём. — Я распоряжусь — ответил высокий и широкоплечий воин. — Мой царь! — он опустился на одно колено и вскинул голову. — Я тоже был с тобой под Тирой и положил много греков! Мой царь… Коня моему царю! — закричал он на все покои. Эхо разнесло по дворцу и коридорам. — КОНЯ! Белогривого! — эхо ещё не перестало отвечать — ня, ня, ня — го, го, го, как послышался топот и шум.

— Отец! — ворвались с криком старшие братья — Сатир и Сантор. — Отец! что с тобой? — Сыновья — противники и претенденты на пантикапейский престол застыли, внезапно сражённые, не добежав до царского ложа они. Они не сводили глаз с немощного до толе старика и переглядывались. У их отца плотно сжались губы, а гордое лицо, привыкшее повелевать, и глаза старого воина — сказали сами за себя. Архон, уже был в дверях, когда Перисад, остановил его: — Останься здесь!