Стивен Эриксон - Охотники за Костями

Резак начал загружать лодку.

Вскоре он остановился и криво усмехнулся: — Разжигать трубку — отличный способ увиливать от работы.

— Ты сам сказал, что помощь не нужна.

— При вычерпывании.

— Чего ты не понимаешь, Резак, это потребности духа в вознаграждении, не упоминая уже о ясности ума, исходящей от отдыха. Не понимая, ты чувствуешь негодование, отравляющее кровь твоего сердца. Ты становишься злым, а такая злоба убивает, ест человека изнутри.

Он долго смотрел на нее. — То есть я просто завидую?

— Разумеется. Но я сочувствую тебе и потому милосердно воздерживаюсь от суждений. Скажи, ты способен на то же самое?

Баратол притащил подмышками пару фляг. — Поднимай задницу, женщина. Ветер попутный — чем скорее мы выйдем, тем лучше.

Она отдала честь и вскочила: — Иди же, Резак, человек склонный к лидерству. Смотри на него, слушай и учись.

Дарудж озадаченно смотрел на нее. На его лице читалось: "Ты же только что сказала"…

"Да, сказала, мой юный любовник. Мы, люди, противоречивы, но этого не нужно бояться, даже если ты озадачен. Составь список людей, любящих постоянство — и поймешь, что в нем одни тираны или склонные к тирании. Желающие править тысячами, или мужем, или женой, или трусливым ребенком. Не бойся противоречий, Резак. Они — самая суть разнообразия".

Чаур держал руль, пока Резак и Баратол работали с парусами. День выдался ясный, ветер был силен; карака неслась по волнам, будто дерево ее ожило. Нос то и дело нырял в воду, поднимая тучу брызг, и Чаур по-детски хохотал от чистой радости.

Сциллара уселась в середине палубы, растянулась, подставив лицо ласковому солнцу.

"Мы плывем на караке под названием "Горе" с трупом на борту. Резак намерен доставить тебя в место последнего упокоения. Геборик, ты знал, что рядом, в тени твоей, существует такая преданность?"

Баратол пробежал куда-то; Чаур в очередной раз захохотал, и женщина увидела ответную улыбку на помятом, покрытом шрамами лице волна. "О да, воистину благословенная музыка. Так неожиданно, так невинно, так необходимо…"

К Онреку Сломанному возвращались свойства смертного; он вспомнил, что жизнь несовершенна. Не то чтобы ранее он питал иллюзии. Нет, он не питал иллюзий ни в чем. И все же прошло немало времени — неслышимой фугой — пока Онрек не сообразил, что он ощущает… нетерпение.

Враг вернется. Пещера огласится стонами, звоном оружия, яростными боевыми криками. Онрек встанет рядом с Траллом Сенгаром, они будут в бессильной ярости следить за гибелью все новых детей Миналы.

Разумеется, слово "дети" к ним больше не подходит. Будь они Имассами, битва сошла бы за обряд перехода во взрослые. Они могли бы уже брать жен, возглавлять охоты, присоединять свои голоса к ночным песням клана, когда тьма приходит, напоминая: в конце жизненной тропы всех поджидает смерть.

Возлежание с любимой также принадлежит ночи, ибо первый костер жизни возгорелся в сердце истинной тьмы, замигав, изгоняя извечное отсутствие света. Возлежать с любимой — означает прославлять сотворение огня. "Из огня внутреннего — во внешний мир".

Но здесь, в расселине, тьма царит невозбранно, ибо нет здесь огня души, жара любви. Есть только обещание смерти.

И Онреку не терпелось встретить смерть. В ожидании забвения нет славы. Если жизнь полна смысла и имеет цель, забвение придет неожиданно, незримо. Полнота бытия и, миг спустя — все пропало.

Онрек был Т'лан Имассом клана Логроса и хорошо знал тяжкую цену войн на истощение. Дух утомляется сверх всякого предела, и впереди не видно спасения. Только бесконечные повторы. Родичи падают по сторонам, разрубленные, недвижные, с остановившимися взорами — созерцая сцену, которую им предстоит видеть вечно, отмеряя одно равнодушное столетие за другим. Боязливое животное пробежало мимо, зеленые ростки пробили почву после дождя, птицы склевали семена, муравьи построили замок…

Тралл Сенгар подошел туда, где стоял Онрек, закрывая телом узкий вход. — Моноч Охем сказал, что Эдур удалились от нас. На время. Похоже, что-то заставило мой род отступить. Друг, я полагаю, что нам дана передышка. Нежеланная. Не знаю, смогу ли я сражаться, если остыну.

— Когда ты не сможешь сражаться, тебе подарят забвение и равнодушие.

— Я не думаю, что они перестанут подчиняться ей. Но в этом был бы смысл. Думаю, она желает, чтобы дети ушли, оставив небольшую группу обреченных. Обреченных, как и мы. — Он пожал плечами. — Панек не удивился бы.

— Другие дети следуют за ним. Они его не бросят. И матерей не бросят.

— Оставшись, они разобьют наши сердца.

— Да…

Тисте Эдур огляделся: — Ты сожалеешь, Онрек, что вернул себе чувства?

— Пробуждение души служит напоминанию.

— О чем?

— О том, отчего я назван "Сломанным".

— Ты не более сломан, чем все мы.

— Не как Моноч Охем или Ибра Гхолан.

— Да, не как они.

— Тралл Сенгар, когда начнется атака, знай — я уйду от тебя.

— Неужели?

— Да. Я намерен бросить вызов их вождю. Сразить его или пасть в бою. Возможно, если я заставлю их заплатить великую цену, они отринут союз со Скованным Богом. Или хотя бы отступят надолго.

— Понимаю. — Тралл улыбнулся. — Друг, мне будет недоставать тебя в последние мгновения жизни.

— Если я преуспею, Тралл, я вернусь к тебе.

— Тогда убей их вожака поскорее.

— Таково мое намерение.

— Онрек, я слышу в твоем голосе нечто новое.

— Да.

— И что это?

— Это означает, что Онрек Сломанный открыл не только нетерпение, но и кое-что еще.

— Что же?

— Вот что: мне надоело защищать незащитимое. Мне надоело видеть гибель друзей. В грядущем бою ты ужаснешься мне. Ты увидишь то, чего не могут достичь Ибра Гхолан и Моноч Охем. Тралл Сенгар, ты увидишь Т'лан Имасса, возродившего в себе гнев.

Банашар открыл дверь и пошатнулся на пороге, схватившись рукой за косяк. Вошел в жалкую комнатушку. Кислая вонь измятой постели, засохшая еда на столике под заколоченным окошком. Он помялся, раздумывая, зажигать ли лампу — но масло почти кончилось, а купить нового он позабыл. Бывший жрец почесал щетину на подбородке, и ему показалось, что кожа онемела.

Треск стула, стоявшего в шести шагах, у дальней стены. Банашар застыл, пытаясь пронзить взором тьму. — Кто тут?

— Мало в нашем мире есть вещей более жалких, — сказал сидевший на стуле, — нежели бывший Демидрек в полном отчаянии. Ты напиваешься каждый вечер и лежишь в этом мерзком клоповнике. Почему бы?

Банашар шагнул вправо и тяжело плюхнулся на койку. — Не знаю, кто ты таков, — ответил он, — и не вижу причин отвечать.