Игорь Федорцов - Камень, брошенный богом

— Вы пойдете? — спросил Амадеус ознакомившийся с уведомлением. Извращенный ум моего юного друга был готов использовать любое события как кладезь тем для рифмования виршей.

— Нет, лекаря рекомендовали беречь нервы, — отказался я. — К тому же кромсать человека на куски дурной обычай, приличествующий скорее горцам Карга, нежели императорскому правосудию. Но ты можешь сходить. Такие мероприятия заставляют четче осознавать границы, которые переступать не рекомендуется.

С последним наставлением я перегнул. Прожив тридцатник с лишком, я упомянутые границы и сам-то не особо ясно представлял…И как бывший герой и как простой человек

Амадеус открыл дверь и впустил меня в "Голубя". В таверне наблюдался массовый наплыв посетителей. Народу набилось несчетно. Обуреваемые жаждой пропить кровные накопления: крестьяне, ремесленники, служивые, праздно шатающиеся, благородия и прочие, и прочие, и прочие заняли все наличествующие лавки и табуреты. В зале не то, что яблоку, иголке упасть было негде.

Толкаться в людском муравейнике такому благородию как мне "в падлу" и потому прихватив с собой объемистый кувшин с вином, мы поднялись в комнату. Завалившись на кровать и задрав ноги на спинку я, блаженствуя, стал потягивать чудесный напиток. Бард от нечего делать взялся оттачивать мастерство треньканья на мандолине.

— Странный все-таки обычай, — задумчиво произнес он, — казнить осужденного прилюдно и под барабанную дробь.

Очевидно, предстоящее аутодафе занимало его гораздо больше, чем следовало.

— Не самый странный из тех, что мне пришлось наблюдать, — отозвался я на его слова, хотя, разумеется, благоразумней было промолчать. Великовозрастное дитятко могло замучить вопросами не хуже гестаповского штурмбанфюрера. Но великолепный кларет располагал к разговору. Я немного сожалел, что не отправился вместе с Маршалси. Где-нибудь, сидя в укромном уголке, так близко к даме, что чувствуешь собственной ляжкой тесемки ее нижнего белья, хорошо давить на слезу, повествуя о превратностях судьбы.

— Расскажите, — попросил Амадеус, вырывая меня из томных грез.

— О чем? — великодушно уточнил я.

— Ну, об обычаях. Вы же всего повидали, — в последней фразе звучало столько льстивого уважения, что отказать я не смог.

— Эта тема, друг мой, неисчерпаема как человеческая глупость и столь же многообразна, — вдохновенно и высокопарно начал рассказывать я. — Куда бы ни занесла жизнь, буквально на каждом шагу встретишь реликты, завещанные минувшими эпохами. Вековые обычаи, праздничные и повседневные, ритуалы светские и церковные, запреты для мужчин, женщин и детей, правила писанные и устные. Словом масса условностей осложняющих существование. Представь, ты путешествуешь по Мейо! По предгорьям. Тихие буковые леса обступают тихие голубые озера. Не глухие дебри как в маркграфствах, а чистые, светлые, почти воздушные, напитанные солнцем и теплым воздухом. Ты едешь по хорошей дороги, слушаешь перепевки птиц, оглядываешься на треск сучьев под копытами оленя, любуешься вереницей полосатых кабанчиков удирающих за своей мамашей, и не сном не духом не чуешь, как смерть подкрадывается к тебе в виде обнаженной девицы. У тамошних незамужних красоток имеется обычай, при регулах гулять по лесным кущам нагишом и отстреливать из боевого лука всех кто их наготу узрит. Ты еще не успеешь разглядеть какой формы соски на ее упругой девичьей груди, как она всадит в тебя с десяток стрел отравленных ядом болотной гадюки. Или возьмем Карг. Усталый и измученный от таскания по горам и долинам, ты забредаешь в облепившую каменные террасы деревеньку. Понятно отроги Проклятых гор не Хейм и даже не Льетор, потому постоялого двора нет, как нет и харчевни где можно поесть и перевести дух. Ты начинаешь впадать в отчаяния, блага цивилизации, на которые рассчитывал, так же недоступны как небесная благодать в Пустошах Излома. Метания и поиски по пустым незнакомым улочкам ни к чему не приводят. Ты одинок, брошен и голоден. И лишь здоровенные дворовые псы облаивают тебя из всех подворотен. Совершенно отчаявшись, ты робко, на удачу, просишься на постой в наиболее приглянувшийся дом. Тебе не откажут. Сводят в парильню, дадут переодеться в свежее белье, посадят в красный угол и накормят до отвала. А потом, когда от тяжести съеденного и хмеля выпитого ты начнешь клевать носом, уложат спать. Сон твой будет сладок, приятен и недолог. Не успеешь ты, как следует пустить слюни на подушку, тебя тот час растолкает одна из обитательниц гостеприимного дома: жена хозяина, его сестра или кто-то из дочерей, чаще всего старшая. Она поднесет тебе кубок с вином и, подождав пока ты выпьешь, предложит исполнить обычай Ответного Дара. Поголовье дураков достаточно многолюдно и ты мой друг запросто угодишь в их число, если глядя на сеньору в прозрачной сорочке посчитаешь, что обычай подразумевает получения от твоей персоны с полпинты спермы. Как гостю тебе не откажут. Но даже яви ты образец морали, что замечу довольно редко, но бывает, утром тебя горемыку сбросят в пропасть. А почему? А потому мой юный путешественник, что испивши вина, ты должен надрезав себе палец об острый край обронить несколько капель собственной крови в опустошенный кубок. Вот так, а не иначе исполняется обычай Ответного Дарения.

Бард, бросив бренчать, слушал меня, открывши рот. Надо признаться, я не соврал ему ни слова. Такие обычаи действительно существовали, и я их выкопал из завольтаженных мне в голову знаний.

— А у вас в маркграфствах? Есть что-нибудь необычное?

— Да будет тебе известно, необычное есть везде, — заверил я ошарашенного Амадеуса. — К примеру, едем мы с тобой по Гюнцу и вдруг нам на встречу процессия во главе с маркграфом. Развеваются знамена, воют фанфары, герольды несут шиты с гербами, блеск доспехов и бряцание оружие… Впечатляет! Особенно когда за маркграфом следует полусотня копейщиков. Так вот, если мы являемся его придворными, то по приближении приветствуем сюзерена тройным поклонам, а его супругу поцелуем в колено. Как тебе?

— И все так поступают? — поразился бард, услышанному от меня.

— Конечно! — подтвердил я, догадываясь, что вовсе не воинская мощь, взволновала поэтическое воображение Амадеуса, а чувственное лобызание маркграфиневой коленки.

— Не представляю, как такое бывает, — с грустью признался он.

— Не ты один! Поскольку не многие отважатся высунуть нос дальше дворовой калитки. Их можно понять. Не везде тебе будут рады. Хуже того, отыщется множество мест, где спят и видят, как бы попортить твою шкуру. Тут надо чувствовать прелесть момента. После того как недосыпая, недоедая, не выпуская из рук оружия протопаешь сотни лиг, приятно оказаться там где тебе приветят. Напоят, накормят, уложат спать и ничего не попросят взамен, — покровительственно разглагольствовал я. — Однажды мне посчастливилось побывать в Пуэрто Фа, в Дальних маркграфствах. Поверь лучшего места не сыскать под сотворенным Троицей небом! На улицах как в праздник полно народу, на площадях ярмарки, в кабачках каждая вторая чарка бесплатная, мужчины дружелюбны и щедры, сеньориты влюбчивы и красивы. Нужно совсем немного времени, что бы ощутить себя не гостем, а старым другом, заглянувшим на огонек к приятелям на чарку другую. Время потечет легко и весело, выгоняя из сердца застарелую тоску и боль. Ты заподозришь, что счастлив, истинно счастлив. И твои подозрения оправдаются, когда преисполненный хмельной бодрости будешь прогуливать по берегу реки прекрасную даму, и созерцать, — здесь я подержал умышленную паузу, немного поддразнив Амадеуса и закончил речь совсем не так как он того ожидал, — как в прозрачной воде местные попы сотнями топят любопытных бардов.