Джуди Будниц - Гершель

Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, и жил я в той, другой стране, дети появлялись на свет не так, как теперь. В те времена люди не марали рук сами, а ходили к мастеру по детям.

Нынче молодежи обязательно хочется делать это самостоятельно; они обзавелись бы набором "Сделай сам", если б такой продавался. Никому они не доверяют. А ведь большинство вовсе для этого не пригодны — чтобы получились дети, нужны навык и подготовка. Поэтому многие нынешние дети получаются неправильными, и родителям приходится их прятать. Вот вам и причина неразберихи наших дней. За последние двадцать лет мне ни разу не попался на глаза ребенок, которого одобрил бы Гершель.

Кем был Гершель? Мастером по детям в нашей деревне. До чего же славно он работал! Люди приходили издалека, чтобы купить у него детей. Хороший был человек, никогда не обманывал покупателей. Детей тогда брали на вес, но Гершель всегда отпускал то, что у него требовали, унция в унцию.

Большинству хотелось ребеночка в шесть с половиной — семь фунтов. Ребенок был крупным приобретением, люди годами экономили, чтобы совершить покупку. Иногда бедная пара просила младенца помельче. Но Гершель советовал не скупиться: слишком легкие малыши были тощими, недоделанными и часто умирали. Гарантии он не давал. После того как ребенок покидал его руки, он больше за него не отвечал и не принимал проданное назад.

Гершель редко покидал свою мастерскую. Он вставал с петухами и трудился весь день. Когда в небе загорались звезды, в его окне зажигалась свеча: он мастерил допоздна. Людям приходилось оставлять ему предварительные заказы. Мастерская Гершеля была большим каменным домом в центре деревни и смахивала на пекарню — такие же объемистые печи, такие же трубы, указывающие, как пальцы, в небо и выдыхающие белый дым и сладкий бодрящий запах.

Иногда заказать ребенка приходила одинокая женщина. Обычно она устраивала из этого событие, взяв с собой кучу родни. Гершель появлялся из тумана и здоровался с ней, и женщина говорила: "Гершель, сделай мне ребеночка". Гершель кивал и отвечал: "С Божьей помощью".

Потом он вынимал из-за уха карандаш и делал пометки. Кто на этот раз — мальчик или девочка? Крупный? Какие волосики? Женщина отвечала: "Каштановые кудри и, пожалуйста, носик, как у моей сестры Сары, и еще специальная родинка в специальном месте, чтобы я ни с кем ее не спутала…" Гершель все записывал и напоминал: "Никаких гарантий, обратно не приносите".

Родители платили денежки, и спустя девять месяцев, день в день, ребенок был готов. Иногда получалось то самое, что заказывали, но чаще — нет. Однако это не имело значения, потому что детишки у Гершеля выходили до того чудесные, что люди моментально в них влюблялись и обо всем забывали. Женщина, держа на руках своего нового ребеночка, восклицала: "Вообще-то я, и правда, хотела мальчика, черноволосого, а не шатена. А взгляните на его носик, эту свернутую набок картофелину! Спасибо, спасибо, Гершель!"

Гершель в ответ краснел, смотрел в пол и отвечал: "Все во власти Божьей". Не знаю, скромность это или такая манера признавать свои ошибки. Зато я знаю: детишки, которых он пеленал и протягивал через прилавок родителям, были расчудесные, свеженькие, само совершенство.

Но как только младенцы оказывались по другую сторону прилавка, Гершель умывал руки. Однажды он сказал, что его дело — внешний вид, а все, что внутри, забота родителей. Они получают от него росток, чтобы возделывать и готовить к цветению.

Тосковал ли он по детям, которых отдавал? Мы часто об этом задумывались. У Гершеля не было ни жены, ни собственных детей. Все свое время он посвящал работе и жил в комнатушке позади своей мастерской, совершенно голой, не считая кровати, столика и молитвенника. Он не был стар, хотя по-стариковски горбился и шаркал. Выражение его глаз за толстыми стеклами очков никто не мог прочесть.

Из своей работы он не делал тайны. Он был честен с покупателями, никогда их не надувал: не поил младенцев водой, чтобы сделать тяжелее (как, рассказывают, поступают некоторые мастера по детям). Гершель любого был готов впустить к себе в мастерскую и позволить наблюдать за его работой. В детстве я провел там много часов, глядя на него во все глаза. Приходили и другие мальчишки, а еще девчонка по имени Алина. Там мы чувствовали себя совсем как дома, не то что в других местах.

В мастерской стояла жара, пар столбом. Младенцы были нежными и нуждались в тепле для роста. Первым делом Гершель замешивал тесто. Он разводил порошки и жидкости в большой деревянной лохани, постоянно проверяя густоту состава. Мы не знали, из чего состоит его тесто, и не отваживались спросить, потому что за работой Гершель без умолку распевал молитвы, иногда с закрытыми глазами.

Когда тесто становилось золотисто-розовым и напоминало густотой творог (однажды Гершель позволил нам потрогать тесто, заставив сперва вымыть руки), он принимался его месить. Чудесное было зрелище! Гершель, человек вообще-то хилый, обладал очень мускулистыми руками — недаром он годами месил тесто. Мы любовались кувырканием и танцем теста, тугими канатами мышц мастера, сбегающим по его щекам пЧтом, переглядывались и шептали друг дружке: "Я тоже буду таким, когда вырасту!"

Потом Гершель клал тесто в таз, накрывал его и оставлял подниматься. Когда оно увеличивалось в объеме вдвое, он мял его, заставляя опадать. Так он делал дважды. А потом закатывал рукава, протирал очки и приступал к самому замечательному этапу работы. Своими сильными чуткими руками он начинал придавать тесту форму ребенка, не забывая про молитвы. Он лепил голову, шею, живот и молился о том, чего вылепить не мог: о сердце, рассудке, душе. Он делал руки и ноги, пальчики на руках и на ногах, взбивал щечки. Вскоре перед ним лежало готовое тельце, обсыпанное мукой. Не хватало только ушей: вместо них он оставлял только почки, которым предстояло раскрыться и распуститься при выпекании.

Дальше Гершель клал ребенка на спинку и отправлял в печь. Печи у него были чистые и белые, они круглый год стояли разогретые до 98,6 градусов. При выпекании дети пузырились, покачивались на спинках. Одни становились больше, другие усыхали. Гершель постоянно проверял, как они там, но старался не беспокоить. Спустя девять месяцев (мастер аккуратно соблюдал сроки) он вынимал их из печи — кого за голову, кого за ноги. Ничто не сравнится с видом свеженького младенца, только что из печки, с крохотными ноготками, надрывающегося от крика, пока Гершель проверял, удалось ли его изделие.

Я тоже изделие Гершеля. Потому, наверное, и вышел таким пригожим.

Гершель, правда, клянется, что никак с нами не связан. Мол, он всего лишь приготовил нас для законных родителей, сделал первый шажок на длинном пути. Но нас все равно к нему тянуло. В детстве мы носили ему подарки: кто цветок, кто рисунок. Однажды я принес замерзшую птичку, спрятав ее в рукавицах. Она будет тебя радовать, Гершель. Отогрей ее в своей печке, оживи! Но он грустно покачал головой.