Ян Сигел - Честь чародея

Когда поток фантомов наконец иссяк, Дибук отцепился от косяка и, не обращая внимания на боль в ногах и ломоту во всем теле, поковылял ближе к двери, чтобы видеть, что происходит в комнате. Пылая синим пламенем, от пола до потолка поднимался гудящий столб воздуха, втягивая в свою воронку призраков. Если кто–то из самых проворных духов пытался вырваться из этого заколдованного круга, то воронка изгибалась и захватывала его снова. В вихре мелькали искаженные образы — выпученные глаза, скрученные губы. Ведьма стояла чуть поодаль, распростерши руки. Сила магии достигла своего пика, и столб поднялся под самый потолок. И тогда ведьма стала выкрикивать слова заклинания: _«Увалель!»_ И снова: _«Увалель_неан–шамель!»_ Внутри вихря полыхнула синяя молния. По полу пробежала трещина, и внутри круга пол разверзся.

Водоворот призраков со страшной скоростью унесся вниз, в дыру в полу. Дибук успел заметить мелькнувшего в вихре сэра Уильяма с гримасой ужаса на лице. Домовой не мог заглянуть внутрь темной трещины из своего убежища, не мог никого спасти. Последний призрак исчез в круге, ведьма прочитала заклинание, и трещина закрылась. Все было кончено.

В глубине комнаты Дибук заметил Негемет. Она сидела неподвижно, вытянувшись в струнку, подобно египетской статуе, и в ее прищуренных злобных глазах горел дьявольский огонек. Медленно, шаг за шагом, домовой стал отступать назад, а потом развернулся и побежал что было духу.

— Одного мы упустили, — сказала ведьма. — Один маленький крысеныш вырвался. Это крайне нежелательно. Найди его!

Кошка метнулась вслед домовому. Но Дибук был проворен, сызмальства хорошо бегал и легко уворачивался от препятствий. Ушибленная нога не слишком беспокоила его, и он несся со всей скоростью, на какую был способен. Забавно хромая, он слетел вниз по крутой винтовой лестнице, преодолел петляющие коридоры дома, открытые и закрытые двери, бежал, не разбирая дороги и уже не выбирая затененных мест. Негемет оказалась не столь ловкой И, не найдя беглеца, злобно мяукала перед закрытой входной дверью, сквозь которую домовой юркнул мгновением раньше.

Вырвавшись из дома, Дибук продолжал бежать. Он не оглядывался и не разбирал дороги, страх гнал его вперед, прочь от заколдованного дома. Лишь у трех сухих деревьев на Фарси–Холме он позволил себе чуточку передохнуть, надеясь, что, если тут появится Негемет, его дальние родичи–гоблины заступятся за него.

Оранжерея была отремонтирована, работники получили свою плату и ушли восвояси.

— Ты не нашла его, Негемет, — задумчиво сказала хозяйка, — ну ничего. Это не важно. Он был всего лишь домовым, хранителем углов и паутины. От него неприятностей не больше, чем от полевой мыши. А главную проблему мы уже устранили.

После изгнания нечистой силы из Рокби прошло несколько дней. Дом был пуст и безмолвен: не скрипели лестницы, не потрескивали половицы. Где–то в глубине стен сам дом тосковал по прежним обитателям. Он скучал по ним, как собака скучает по своим блохам, с которыми прожила всю жизнь. К тому же дом ощущал вторжение новой темной силы; атмосфера здесь становилась все более сырой и холодной, и никто уже не хранил и не оберегал ее.

Пленник, запертый на чердаке, чувствовал необыкновенную пустоту дома, но только потому, что исчезло все, что можно было хоть как–то почувствовать. Моргас редко навещала его, и ему ничего не оставалось, кроме Как разговаривать с самим собой, с домом и с молью, которая была так мала, что ее не утащила сила магии. Но вскоре это стало выводить его из себя. Тогда он попытался сокрушить преграды, закрывающие путь к свободе. Он был достаточно силен, чтобы своротить обычные ржавые решетки и запоры, но, укрепленные колдовством, они не поддались натиску.

— Что она делает? — спрашивал он у дома, но ответа не получал и слушал мертвую тишину, царившую в нижних этажах.

Он прикладывал ухо к полу, пытаясь расслышать, что происходит внизу. Он знал, что призраки покинули дом, и слышал крадущуюся поступь охотящейся Негемет да иногда приглушенный голос ее хозяйки, невыносимо мучивший его слух. Порой, пытаясь разогнать ненавистную тишину, он выл, как зверь, но звук отражался от стен и, повисев в неподвижном воздухе, всегда возвращался к нему. Иногда он плакал от бессильной ярости, и горячие красные слезы испарялись, едва упав на землю. В конце концов он стал проклинать и Моргас, и свою тюрьму, и весь мир, покуда не охрип от проклятий. Он все повторял и повторял имя своего единственного друга; в нечеловеческой муке он звал его на помощь тихим, как трепетание крылышек моли, шепотом, кусая в кровь губы.

В глубине оранжереи Моргас высаживала Дерево в горшок. Стояла полночь, луна заливала округу безразличным, холодным светом, и треугольная стеклянная крыша отбрасывала причудливые тени. И снова все вокруг было окутано волшебством, на сей раз волшебством живительным: ствол молодого Дерева светился мерцающим светом, листья и ветви пульсировали, будто наполняясь живой горячей кровью. Моргас напевала свои жуткие колыбельные и поливала Дерево волшебной жидкостью из различных сосудов. Рядом неподвижно сидела Негемет, и, если бы не ее подрагивающий хвост, можно было бы подумать, что она превратилась в статую.

— Мы с тобой находимся на земле Англии, — нашептывала ведьма Деревцу. — Это мой остров, моя земля. Здесь ты вырастешь, станешь сильным и высоким, ты наполнишься соком, который мне так нужен. А потом ты принесешь мне плоды.

Закончив, она собрала свои вещи и пошла в дом; Негемет послушно семенила у ее ног.

В темноте оранжереи тяжелая каменная кадка треснула и стала медленно, миллиметр за миллиметром, раскалываться, поддаваясь напору напоенных колдовским зельем корней, которые жадно тянулись к земле.

— Хватит поучать меня, — возмутился Уилл Кэйпел, возвращаясь вместе с сестрой с похорон тетушки Эбби в Западном Графстве.

Смерть тети не стала неожиданностью для родственников, многие даже считали, что ей давно пора было перейти в мир иной. Свои последние годы она провела в доме для престарелых в Торки, но это не мешало ей приезжать к родне без приглашения на Рождество, Пасху, свадьбы, юбилеи и крестины, не говоря уже о похоронах менее живучих родственников. Ей стукнул девяносто один год, и она пережила многих своих сверстников, поэтому Ферн не испытывала особой грусти. Возвращаясь с похорон, она вспоминала свою собственную неудавшуюся свадьбу и тетушку Эбби, которая на этой свадьбе тоже присутствовала, как ни в чем не бывало потягивая вино.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что хватит давать мне советы.

— А я и не пыталась, — спокойно ответила Ферн. — Я вообще никогда не даю советов.

— Ты даешь их по–своему, — упорствовал Уилл. — Ты ничего не говоришь вслух, ты телепатируешь, — словом, я чувствую, что ты хочешь мне сказать. Да еще твое выражение лица!