Ян Сигел - Честь чародея

. ответил: «Не бойся. Это твой Дар. Не борись, не противься, просто прислушивайся к нему, и он направит тебя».

Дар. Давным–давно в Атлантиде магическая аура Лоудстоуна распространилась на местных жителей, и смертные стали обладать неземными возможностями. Лоудстоун был повержен, и Атлантида погрузилась в пучину волн. Но к этому времени мутировавший ген распространился по всему свету и заразил бесчисленное множество людей. Людей, владеющих Даром, называли по–разному: ведьмами, колдунами, проклятыми, Детьми Атлантиды.

Лукас не понимал, что творится с ним, но чувствовал, что горизонты его мысли стали шире и видения служат какой–то цели. Может, они помогут вернуть сестру к жизни?…

Лукас ушел из клиники в полночь и отправился домой пешком, хотя до его квартиры было очень далеко. Где–то на полпути его догнало такси.

Ферн сидела над своим проектом, когда ей позвонили. Она работала в пиар–компании. Сотрудников было мало, а выгодных, но капризных клиентов много, поэтому все сотрудники были перегружены и издерганны. Ферн совсем недавно получила повышение, став одним из директоров благодаря своим дипломатическим способностям, проявившимся как раз при общении с подобной клиентурой. Только что она совещалась с руководством по поводу выпуска нового журнала «Гав!», который должен был рассказывать о домашних животных знаменитостей, поэтому, когда она сняла трубку, все ее мысли были сосредоточены на работе.

— Простите, повторите, пожалуйста. Хотите, чтобы я… Нет, я думаю, о йоркширах мы писать не будем, о них и так все время говорят. Что? Его сестра? А он кто?… Простите, что?

Результатом этого путаного разговора стал лист бумаги, на котором были записаны имя и номер телефона. Ферн весьма смутно понимала, зачем все это ей нужно, но листок не выбросила. Несколько дней спустя она нашла его среди своих бумаг и решила позвонить.

— Здравствуйте, я хотела бы поговорить с Лукасом Валгримом. Меня зовут Ферн Кэйпел.

— Ферн Кэйпел? Мы знакомы? — резко ответил мужской голос.

— Как я поняла, вы хотели со мной поговорить. По поводу моей болезни, — промолвила Ферн ледяным тоном. — Я провела в клинике Йоркшира некоторое время пару лет назад, когда впала в кому. Мне сказали, что ваша сестра находится в таком же состоянии.

— Да. — Голос Лукаса моментально изменился. — Я так рад, что вы позвонили. Возможно, я хватаюсь за соломинку, но мне сказали, что Дана впала в кому при схожих обстоятельствах…

— Кто дал вам эти сведения?

— Врач, который наблюдал вас. Он не хотел сообщать ваше имя, но я уговорил его. Мне очень нужно с вами поговорить. Вы не возражаете?

— Н–нет, — с запинкой ответила Ферн. — Правда, я не уверена, что смогу помочь вам. Я потеряла сознание и очнулась через неделю. Это не научило меня ставить диагнозы.

— Да мне не нужен диагноз, — сказал Лукас. — У моей сестры замедленный пульс, она почти не дышит и ни на что не реагирует. Она находится в этом состоянии уже несколько месяцев, с Нового года. Я бы хотел поговорить с кем–нибудь, кто оказывался в похожем положении. Может, пообедаем вместе?

— Я ужасно занята сейчас, — колебалась Ферн.

— Давайте посидим в баре.

— Ну что ж, хорошо, — сдалась Ферн. — Но я боюсь, что ничем не смогу помочь вам.

— Давайте завтра? После работы?

Они договорились о времени и месте, и Ферн повесила трубку. Она пыталась не думать о разговоре, но тщетно. Даже поздно вечером, засыпая, она видела неизвестную девушку, лежащую на больничной койке, подключенную к трубкам и проводам, поддерживающим в ней подобие жизни, смертельно бледную и неподвижную, месяц за месяцем проживающую таким образом свою жизнь.

Труднее всего было снова привыкнуть ко Времени. Я так долго жила в измерении, где время стоит на месте; где вращаются, ни к чему не приводя и ничего не меняя, призрачные времена года; где день и ночь мало отличались друг от друга. Я говорю, что жила так очень долго, но смысл этого слова теряется, когда я думаю о Дереве. Для него не существует Времени, секунда или тысячелетие — ему все равно. Дерево росло и росло, пока не заняло все пространство и расти стало некуда. И теперь оно приносит плоды без семян и искривляет вокруг себя пространство, подобно тому, как черная дыра пронзает Вселенную и изменяет внутри себя физические законы. (Как видите, я разбираюсь в этих вещах, беседы с ведьмами и колдунами, что глядят на звезды сквозь магический огонь, не прошли для меня даром.)

Меня породила сила реки, волшебные соки Дерева вскормили меня и наполнили мощью колдовства. А _она_ пыталась спалить меня бледным колдовским пламенем. После этого пути назад не было. Я призвала к себе птиц: болтливых сорок, тяжелых остроклювых ворон, долбящих стволы деревьев дятлов. Через миры полетела стая к пещере, где мы с сестрой–ведьмой когда–то жили и собирали травы наших волшебных снадобий. К шеям дятлов я привязала небольшие горшочки и наказала долбить Дерево до тех пор,, пока оно не даст сок. Горшочки наполнялись соком, и тогда дятлы возвращались ко мне. Сок Дерева обладает чудодейственной силой, о которой никто, кроме меня, не догадывается. Из него я могу сделать зелье, которое иссушает ум, обесцвечивает душу и подчиняет мне любого, заставляя делать все, что я пожелаю. Последней я вызвала самую мудрую птицу — сову — и велела принести мне одну веточку. Она хранилась в пещере, завернутая в шелковый платок. Давным–давно я сама выкопала этот побег, читая над ним заклинания, и теперь сова вернула мне драгоценность. Я опасалась, что Дерево не приживется и зачахнет, но волшебство, коим оно было напоено, придало ему сил, и оно крепло с каждым днем.

Я поселилась на острове Аээа, потому что когда–то здесь жила моя сестра–ведьма Сисселоур. Она была сиракузской чародейкой, молодой, красивой, полной жизни, и забавлялась тем, что превращала в свиней заплывающих к ней моряков. Сисселоур тогда очень похудела на диете из постной свинины. Я надеялась, что на острове снова смогу привыкнуть к миру живых. Меня совершенно вымотали скачки Времени. Бывали моменты, когда я не могла пошевелиться от ломоты в теле и неподвижно лежала на кровати, которую, как мне казалось, трясло и мотало, как повозку на ухабистой дороге. Эта изматывающая качка вызывала у меня приступы тошноты. Но даже когда мне становилось лучше, страх, притупленный физическим недомоганием, выползал наружу и не давал мне ни минуты покоя. Казалось, будто я в ловушке, имя которой Настоящее, что я тщетно хватаюсь за секунды, минуты и часы, Время утекает быстрее, чем я могу осмыслить его бег. Мне даже не верилось, что когда–то я так жила, и лишь благодаря стальному характеру и стремлению к цели я не запаниковала и осталась на избранном пути. В конце концов я привыкла к течению Времени.