Ян Сигел - Заклинатель драконов

— Эзмордис! Эзмордис!

Ночь сменяется ночью. Обширное пространство пустыни скрывается, пыльные вихри превращаются в снегопад, который ветер закручивает метелью. Позади себя Ферн видит два, нет, три пятна желтого света, это окна в призрачной стене. Вверху можно угадать очертания остроконечной крыши. Метель вьется вокруг строения, выдергивая соломинки из кровли, пробиваясь в незастекленные окна. Захлопываются ставни. Внутри, не поддаваясь зимнему холоду, кто–то поет. Но снаружи снегопад образует колонны бури и тьмы. Ставни распахиваются, лампы и песни гаснут, и те, кто присел в ужасе перед вошедшим, издают крик страха и молитвы:

— Эзморд!

Легко быть богом в дни магии и суеверий, когда бессмертные, жадные до власти, питались верой людей и становились все сильнее, сильнее и только наделенные Даром могли им противоречить. Теперь наука изучила мир до последней молекулы, и магия загнана в угол, к границе реальности и Бытия. Но Эзмордис… Эзмордис существует вечно, меняясь вместе с родом человеческим. Он познает новые пути взамен старых. Может быть, ему стало труднее, и скука разъедает его сердце, и ползучее отчаяние оскверняет все, к чему он ни прикоснется, но если это так, то это делает его лишь еще более мстительным и злым, и он не знает ни жалости, ни сострадания, даже к себе. И очень быстро — в образе, в ночном кошмаре — Ферн заглядывает в преисподню его духа: существование без страха смерти или надежды на жизнь, целые эры существования, которые нечем заполнить, где любое чувство, любая страсть обращаются в раздражение, в желчь, которая его душит, даже если его ею вырвет. В огне заклинаний Ферн видит храмы и идолов, ритуалы и жертвоприношения. Возможно, она наблюдает не за фрагментами прошлого, а за памятью Эзмордиса, за сценами из тех дней, когда сильное пламя его энергии все еще воспламеняло его, — тех дней, после которых все утонуло в мрачности и в бесконечной ненависти. Она прикасается к его сознанию и тут же отступает, чтобы он не почувствовал ее близости. Она теперь знает, почему сцены в огне заклинаний съеживаются от неожиданных встреч. Как и Рьювиндра Лай, он осведомлен о ее присутствии в качестве наблюдателя и хочет ее разыскать. И Ферн внезапно вспоминает, как иногда она чувствовала, что за ней наблюдают, и как однажды увидела глаза Моргас, уставившиеся на нее из зеркала.

Она должна была все понять и быть более бдительной. Теперь слишком поздно думать об этом.

Образы уменьшаются и теряются в дыму. Пламя убывает.

Так что же ты шьешь, маленькая колдунья? Простушка Сюзанна, вышивает… что это за заклинание?

Да разные бывают заклинания, — отвечает Ферн, не обращая внимания на сарказм. — Можешь считать, что это часть одного из них.

А моя мама знает, что ты вышиваешь вуаль, чтобы спрятаться от ее глаз, или сеть, чтобы изловить ее?

Ни то, ни другое, — отвечает Ферн. — Вряд ли это вышивка. Я шью грубыми стежками старую тряпку. Я сказала Сисселоур, что это для еще одной подушки. Она посмеялась над тем, что я хочу спать на мягком.

—Ты всегда так мягко ступаешь, ведь верно? Мягко ходишь, мягко говоришь, так спокойно развеиваешь свои колдовские песни, что никто не знает, где они. — Он припадает к ней, его теплое дыхание касается ее щеки, оно острое, как дыхание лисицы, он неуклюже касается ее бедра рукой, длинные пальцы зондируют почву. — Скажи–ка, что я получу за свою скрытность? Я вижу тебя яснее, чем Моргас, несмотря на всю ее мощь и знания.

А что ты мог бы ей сообщить? — Ферн поднимает свою работу. — Мне нечего прятать.

Кроме одной черной сливы, которая уже почти созрела. А она сочная и сладенькая? Она раздразнит мой аппетит?

—Это пища для свиньи, — отвечает Ферн, передергивая плечами, — ешь, если это в твоем вкусе.

Он откидывается назад, его дикий запах меняется от гнева.

—Ты слишком далеко заходишь, маленькая колдунья, — огрызается Кэл.

Впервые Ферн прямо смотрит на него.

Мы играем словами, — говорит она. — Это игра уколов и намеков. Что тебе в этой игре, когда она уязвляет твою гордость? Ты хотел заключить со мной сделку, или так, во всяком случае, ты говорил, — очень хорошо, давай договариваться. Но не для игры, не по пустякам. Мы заключим сделку во имя жизни и смерти, во имя дружбы в опасности, надолго и по правде. Мы заключим соглашение, ты и я. Фернанда и Кэйлибан. Ты этого хочешь?

Фернанда и Кэйлибан. Красавица и чудовище. — Он произносит слова так, что в интонации слышатся и удовлетворение, и насмешка. — А какова же моя роль в этом соглашении?

Быть моим другом и помогать мне, даже против Моргас.

А твоя?

Я буду твоим должником и заплачу, как угодно и когда угодно, по твоему выбору, но только так, что это меня не обесчестит, не нанесет мне оскорбления.

Какое умное условие! — И улыбнулся, будто волк оскалился. — Ты в самом деле хитренькая. Простушка Сюзанна. Не сомневаюсь, что у тебя очень точные представления о бесчестии.

—Наша сделка подразумевает твою дружбу. Друг не может судить меня и насмешничать надо мной. Если ты исполняешь свою роль, то нет необходимости даже обсуждать мои условия.

Все умнее и умнее. Ты лучше обращаешься со словами, чем с иголкой.

Ты можешь отказаться, — заканчивает Ферн разговор.

Рубиновый огонек зажигается в его глазах — вспыхивает и исчезает, и глаза снова становятся темными. В неверном свете пещеры он выглядит созданием мрака, его активное физическое присутствие скорее можно чувствовать, чем видеть. Он злобный, опасный, но он не предатель. Ферн рассчитывает на это. В его сумрачности Ферн ощущает, как нечто материальное, болезненную несчастливость, его ссадины, к которым нельзя прикасаться, упрятанные кровоточащие раны. Однако черный, как ночь, взгляд скрывает все страдания.

Никто еще не предлагал мне такого благородного дела, — наконец произносит он. — Какая высокая нота! Как изящно! Так благородно и гордо! Мы будто вернулись во времена кавалеров и дам.

А они были?

Говорят. Все, что я помню о рыцарях и героях, так это то, что они гнали меня по лесу, как дикого зверя. Они гнались за мной с собаками, которых мой запах доводил до безумия. Они были на лошадях, и я затащил их всех в болото, и… я перегрыз их горла. Правда, трудно было добраться до них из–за металлических лат. — Он криво усмехается. — А теперь ты предлагаешь мне не бандитский сговор, а соглашение чести. Я даю — ты берешь, и мы называемся друзьями. Как почетно. Правда. Должно быть, славно иметь тебя своим должником, маленькая колдунья. Держать тебя в руках, требовать с тебя плату, чтобы получить удовольствие. А какую такую особую помощь ты ждешь от меня, Фернанда?

Сначала мы должны договориться.

Очень хорошо. Договорились.