Елена Вахненко - Быть Богом

Из глубин моей новоизобретенной "стихии" вынырнула Дайна. Красивая, хотя и несколько неухоженная девушка. Пожалуй, я не обратил бы на нее внимания, не смотри она такими обожающими глазами на Господина. У, что в нем особенного?

— Я хочу, чтобы ты был здесь, со мной, — приблизившись к нему почти вплотную, приглушенно, но твердо произнесла она. Господин вздрогнул и отпрянул. Я отвер-нулся, невольно усмехаясь.

— Я не могу… — с какой-то болью выдавил он из себя. Молчание… Обиделась? Я снова взглянул на них. Господин стоял, закусив губу, и казался слишком взволно-ванным. Сквозь смуглую позолоту его кожи проступили бурые пятна, он совершен-но утратил гордую величественность. Мне стало его немного жаль, и я поглядел на него снисходительно. Дана же казалась абсолютно уверенной в себе.

— Тогда я пойду с тобой.

— Ни в коем случае! — вздрогнул мой друг, и даже я испытал беспокойство. Полные губы девушки тронула немного насмешливая улыбка.

— Ты думаешь, я у тебя спрошу разрешения? Я должна пойти. Я хочу.

— Хорошо… — его ответ явился для меня полно неожиданностью. Я изумленно спросил:

— Зачем она нам?!

Господин и не посмотрел в мою сторону.

— Не воображай себя избранником, — сухо выговорил он. — Просто ты оказался пер-вым более или менее подходящим человеком. Вполне возможно, я ошибся, и Дайна будет более полезна.

Я покраснел от обиды. Если честно, мне на секунду вообще расхотелось куда-нибудь идти.

Х Х Х

Дайна спала, лежа на траве и подложив под щеку ладонь. Она казалась особенно трогательной в полумраке вечера.

Мы с Господином сидели рядом. Я прислонился спиной к дереву, он обходился без какой-либо опоры и задумчиво смотрел на спящую.

— Ну, может, что-нибудь объяснишь? — спросил я, устав любоваться его правиль-ным профилем. Он поморщился.

— Что ж… Я еще сам толком не разобрался. Думаю.

— Ну, думай, — фыркнул я и отвернулся. Он заговорил вновь:

— Мы находимся в Области Детства. Ты знаешь, что такое детство?

Я хмыкнул, не сочтя нужным отвечать. Он не особенно расстроился из-за моего молчания и продолжил:

— Детство — это пора, когда человек был абсолютно искренен во всем. И очень хо-рошо, если взрослый бережет частицу детства в своей душе. Вот в такой-то частице мы и находимся. А дайна, полагаю. — ее исконный обитатель. По правде, я ожидал встретить ребенка.

— А встретил женщину, — усмехнулся я. Он кивнул:

— Да, но не совсем. Это все-таки ребенок. По-своему.

— И это дитя тут же по уши влюбилось в тебя, — саркастически заметил я. Господин нахмурился.

— Это не удивительно, — медленно выговорил он. — Понимаешь, когда я встретил Льва впервые, он был по сути своей, честно говоря, ребенок. И я затронул в его ду-ше именно струны детства. Именно ребенок в нем привязался ко мне, полюбил… — он помедлил, неуверенно улыбнулся и с надеждой добавил: — И вот я встречаю этого ребенка тут, который уже любил меня!

Я насупился. Конечно, красавчиков все УЖЕ любят.

— Но что мне делать с ней? Она… она слишком серьезно меня воспринимает. Когда я покину вашу вселенную… ей будет тяжело. — он говорил раздумчиво, словно об-ращаясь к себе самому. Я хмуро взглянул на него и сухо сказал:

— Я устал. Хочу спать. А то спасателям вселенной не хватит сил бороться с врага-ми.

Он с интересом взглянул на меня.

— Ты действительно вообразил себя особенным?

Я зло ответил:

— А что?! По-моему, ты сам убеждал меня в этом!

Господин усмехнулся:

— Ладно, как угодно. В конце концов, каждый поступает по собственному усмотре-нию и по собственному же усмотрению забирается на пьедестал.

— Вот именно! — я окончательно разозлился и, улегшись на траву, сделал вид, что сразу же погрузился в сон. Внутри меня все полыхало от возмущения. И более всего выводила из себя мысль, что он прав!

Х Х Х

Утро в лесу оказалось восхитительным. Я проснулся сам, и первое, что ощутил — чуть терпкий свежий запах, и еще — тепло на своем лице. Я сел, сладко потянув-шись, и, вскинув голову, увидел, как солнечный свет пробивается сквозь листву де-ревьев, мягко освещая все вокруг.

Они еще спали. Господин лежал на спине, подложив локоть под голову. Дайна свернулась в калачик и сладко посапывала.

Я снова уселся на траву и принялся разминать суставы, раздумывая, чем бы за-няться.

— Доброе утро, — прервал мои мысли бодрый голос Господина. Я обернулся. Мой друг, растрепанный ото сна, весело смотрел на меня. Выглядел он презабавно: оде-жда смешно топорщилась, волосы торчали во все стороны, а на лице запечатлелось сонное благодушие.

— Хорошо выспался? — у меня было прекрасное настроение, и хотелось сказать что-нибудь прекрасное. Он задумчиво и рассеянно улыбнулся.

— О, да. Сон для меня — лучшее времяпровождение! — откинувшись на траву, Гос-подин блаженством потянулся. Поймав мой недоуменный взгляд, он пояснил: — Сон — непонятная территория. Я сам толком не могу объяснить, что как и почему проис-ходит, но, когда я сплю, я снова в своей Вселенной… и там я набираю энергии для дальнейшей борьбы. Ведь тут для меня все чужое, все не так, как у меня дома, и ка-ждое мгновение нужно отбирать чуть ли не с боем!

— А я вот хочу есть, — вставил я. Господин усмехнулся:

— Ничем не могу помочь. Вот проснется Дайна, и спросим, есть что съедобное.

— А так что — впроголодь жить?! — возмутился я. Он посмотрел на меня с любопыт-ством. Он умел смотреть с такой вот хитрецой, чуть искоса, что неизменно выводи-ло меня из себя.

— Ты голоден?

— Не очень, если по правде — пробурчал я. — Но надо же чем-то занять время, как-то убить его! Хоть поем.

— Забавно. Вот так выражение — убить время! Зачем же вообще жить, если попро-сту убиваешь время? Ведь каждая секунда приближает тебя к смерти.

— Фу, ну ты и пессимист! — невольно вздрогнул я. — И потом, я-то был абсолютно уверен, что ты веришь в бессмертие.

Он вздохнул и неспешно проговорил:

— Знаешь, Алаб… Я часто размышляю, над тем, что же такое бессмертие… Пожа-луй, его можно определить так: способность сохранять память и самосознание после того, как какая-либо из временных оболочек (то же тело, к примеру) перестает функционировать. Но ведь вспомни сам, о чем думает большинство! Начать того, что у многих, как я уже говорил, вообще отсутствует память. А самосознание? Есть ли оно даже у тебя? — тут он повернул голову и пристально посмотрел мне в глаза.

— Да, — как можно тверже отозвался я. — Есть, конечно.

Он усмехнулся:

— Мысли о том, как бы повкуснее наесться, нельзя отнести к самосознанию. Это инстинкт физической, самой грубой оболочки, а значит, он должен умереть вместе с ней. Много ли в тебе останется после того, как уйдет этот инстинкт? Да и другие тоже? Есть с тебя снять всю эту шелуху, будет ли хоть крохотное зернышко?