Корнелия Функе - Бесшабашный

Вилл подошел к окну, в глубине которого угадывалась печка, и уставился на свое отражение в подслеповатом черном стекле.

Джекоб между тем не сводил глаз с черных кружев закопченной паутины под сахарной крышей. Они напомнили ему совсем другие сети, такие же темные, расставленные на поимку ночи… Какой же он болван! Далась ему эта ведьма! Ведь заклятие-то чье? Феи. Феи!

В глазах Лисы мелькнуло беспокойство.

— Нет! — тявкнула она.

Иногда она угадывает его мысли прежде, чем он сам успеет их осознать.

— Она наверняка ему поможет! В конце концов она же ее сестра.

— Нельзя тебе к ней возвращаться! Ни за что!

Вилл обернулся:

— Возвращаться к кому?

Джекоб не ответил. Только нащупал медальон у себя под рубашкой. Пальцы его все еще помнят, как укладывали в этот медальон лепесток цветка. Точно так же, как его сердце помнит ту, от которой лепесток его защитил.

— Иди разбуди Клару, — сказал он Виллу. — Мы сейчас же выходим. Все будет хорошо.

Путь предстоял не близкий, дня четыре, если не дольше, а времени в обрез, иначе камень их опередит.

Лиса все еще не спускала с него глаз.

Нет, Джекоб, нет! — молил ее взгляд.

Конечно, она помнит все не хуже его, а то и лучше.

Страх. Гнев. Потерянное время. «Это же какие были ранения!»

Но если жизнь брата ему дорога, остается только один путь.

У человекогоила, которого люди Хентцау взяли на заброшенной почтовой станции, на коже прорастал малахит. Мшистая темная зелень заволокла уже пол-лица. Хентцау приказал его отпустить, как и всех прочих, кого они изловили, напутствовав беднягу советом поискать пристанища в ближайшем гоильском лагере, покуда его не укокошили свои же соплеменники. Глаза несчастного пока не отсвечивали золотом, в них еще брезжило смутное воспоминание о временах, когда кожа его была не из камня. Он улепетывал со всех ног, будто на свете и вправду есть место, куда ему можно вернуться, и Хентцау всего передернуло при мысли, что фея, чего доброго, способна и в его яшмовую кожу вживить человеческую плоть.

Малахит, кровавик, яшма, даже королевский камень карнеол — каких только мастей он и его солдаты за это время не перевидели, но, разумеется, той, что им велено было найти, нигде не было.

Нефрит.

Старухи на счастье носят этот камень на шее и тайком поклоняются вырезанным из нефрита крохотным божкам. Матери вшивают его в одежду сыновьям — оберег из нефрита не только хранит своего обладателя, но и делает его бесстрашным. Однако гоил с кожей из нефрита — такого отродясь на свете не было.

Интересно, долго еще Темная Фея заставит их его искать? Долго еще будет делать из него посмешище на глазах у солдат, у короля, у себя самой? А что, если она этот свой сон только для того и выдумала, чтобы удалить его от короля? А он, дурак, и удалился, послушный и верный как пес.

Хентцау глядел на безлюдную дорогу, терявшуюся в сумрачной тени деревьев. Его солдаты нервничали. Гоилы, как и люди, стараются обходить Черный Лес стороной. И фее прекрасно это известно. Для нее все это игра. Именно так. Игра, и ничего больше, и ему до смерти не хочется исполнять в этой игре роль верной псины.

Моль села ему на грудь, как раз когда он собирался скомандовать «По коням!». Уселась точнехонько там, где под серым мундиром бьется его сердце, и в ту же секунду Хентцау увидел человекогоила, узрел будто наяву, столь же ясно, как видела его во сне фея.

Нефрит просвечивал сквозь его человечью кожу, как обещание.

Быть такого не может.

Но тогда из Недр вышел Король, и в страшную годину явился гоил из нефрита, рожденный из серебра и стекла, и сделал Короля непобедимым.

Бабушкины сказки. Он сам ребенком обожал их слушать, потому что они сообщали миру смысл и веру в хороший конец. Миру, который прогнил весь, сверху донизу, ибо в нем правили боги с мягкой плотью. Но, с тех пор как Хентцау испытал эту плоть своим клинком, он воочию уверился: никакие они не боги. А еще он уверился, что никакого смысла в мире нет, а хорошего конца не бывает и подавно.

И тут вдруг это. Хентцау видел его как наяву, казалось, руку протяни — и он погладит матово-зеленый камень, уже проросший у гоила на щеке.

Нефритовый гоил. Рожденный заклятием феи.

Неужто в этом и был ее замысел? Неужто она засевала мир каменным мясом, заранее зная, что пожнет его?

Тебе-то какое дело, Хентцау? Найди его!

Моль снова раскрыла крылышки, и он ясно увидел поля, на которых сражался всего пару месяцев назад. Поля, окаймляющие Черный Лес с востока. Он не там ищет!

Хентцау крякнул, мысленно чертыхнулся и прихлопнул моль одним ударом.

Когда он отдал приказ двигаться обратно на восток, солдаты глянули на него с изумлением. Но и обрадовались, что он не ведет их дальше в глубь леса. Хентцау смахнул с мундира расплющенные крылышки и вскочил в седло. Никто из них моль не видел, и в случае чего любой подтвердит: он отыскал нефритового гоила сам, без всякой потусторонней помощи. Так же, как он, Хентцау, всем и каждому повторяет: войну выиграл Кмен, а вовсе не заклятие его бессмертной возлюбленной.

Нефрит.

Ее сон оказался явью.

Если это она сама не превратила сон в явь…

Было уже за полдень, когда они наконец выбрались из Черного Леса. Сизые тучи клубились над лугами и полями — лоскутным одеялом из желтых, зеленых, коричневых заплат, простертым до самого горизонта. Кусты бузины никли от тяжести черных кистей, а над головками полевых цветов, что росли по обочинам, порхали эльфы, лениво шевеля тяжелыми от дождя крылышками. Но хутора, попадавшиеся им по дороге, были безлюдны, а в несжатой пшенице тут и там ржавели брошенные пушки.

Джекоб благодарил судьбу за это запустение. Внешний вид Вилла уже не позволял усомниться, что именно с ним происходит. С тех пор как они вышли из леса, дождь шел непрестанно, и зеленый камень поблескивал у него на лице, как пятнистая глазурь, вышедшая из-под рук нерадивого горшечника.

Дождь лил все сильнее, вскоре даже Лису уже не спасала ее шкура, и плечо у Джекоба разболелось так, словно Портняга снова и снова вонзал в него свои иглы, но стоило глянуть на лицо брата — и он отбрасывал всякую мысль о привале. Время уходит.

Вероятно, именно боль и притупила его бдительность. Он толком не разглядел, почти не заметил это заброшенное подворье на краю дороги, а Лиса учуяла опасность, когда было уже поздно. Восемь оборванцев, и все при оружии, они выскочили откуда-то из полуразрушенной пристройки и наставили на них винтовки, прежде чем Джекоб успел схватиться за пистолет. Двое в мундирах императорской армии, еще на одном серый гоильский китель. Дезертиры. Да нет, уже мародеры. Отребье войны. У двоих на ремне трофеи, которыми теперь и солдаты императорской армии не прочь были щегольнуть: отрубленные пальцы врагов, всех каменнокожих мастей, какие попались.