Крис Хамфрис - Вендетта

— Ты дала мне зелье.

Бабушка кивнула.

— Верно. Это один путь. Быстрый, безболезненный… По крайней мере, до поры. Со временем, когда привыкаешь, так сильно жаждешь «путешествий», что забываешь о предназначении. Кто-то скажет тебе: так и должно быть, но… — Она вскинула голову. — Они не корсиканцы.

Паскалин подошла ближе.

— В каждом столетии новые и новые враги, захватчики приставали к нашим берегам. Мы никогда не позволяли себе роскошь путешествовать ради удовольствия, без цели. Мы выработали собственные пути — одним из них была вендетта. Другой — маццери. Призрачные охотники точно знают цель, поэтому для них не составляет труда по желанию покидать тело.

Скай подскочил.

— Ты хочешь сказать, что мой дух освободит моя цель?

— Да.

— Желания достаточно?

— Абсолютно.

— Но я желаю.

— Нет! Ты хочешь по некой причине. Хочешь достичь некой цели. А я говорю тебе: просто захоти. Приобрести эту силу. То, что она даст твоей крови. Эта сила означает, что ты не умрешь полностью, а будешь жить вечно в тех, кто придет за тобой, точно так же, как те, кто жил прежде, сейчас продолжаются в тебе. — Она обвела жестом гробы покойных предков. — То, что ты ищешь, — это не что-то, чего ты хочешь. Это — кто ты есть, кем всегда был. Это ты.

Паскалин понизила голос, и в то же время он будто бы обрел новую силу. Бабушка подняла зажигалку.

— Итак, в третий раз я прошу тебя…

Пламя. Пламя дедовской зажигалки, склонившееся к свече, которая стояла перед фотографией Луки Маркагги. Фитиль занялся, и глаза деда уставились на Ская. И в этих глазах, этими глазами он увидел, хотя не перевел взгляд, почувствовал, хотя ничего не коснулся, — узнал мужчину, павшего в битве от пули французского мушкета; другого, чья жизнь медленно вытекала из раны, нанесенной в переулке Сартена кинжалом Фарсезе; снова ощутил то, что переживала Тца на верхушке Горна Дьявола, — ее боль и еще бо́льшую боль при рождении ребенка, ставшего первым звеном в длинной цепи, соединяющей их, — цепи, что началась задолго до Тиццаны и продлится еще далеко после Ская. Ская, который сейчас поднимался с пола и начинал полет через туннель в бесконечность, в центр всего, что есть, было и будет…

— …Выйти из своего тела!

И он вышел.

Это действительно оказалось совсем легко и не потребовало ровным счетом никаких усилий воли, вообще никаких усилий. Никакого желания — отсутствие всякого желания. Вера, кровь и цель соединились, а затем были забыты. Словно он выдохнул воздух.

Скай посмотрел на бабушку и увидел ее совершенно по-новому, как никогда прежде. Он разглядел каждую черточку лица. Посмотрел ее глазами назад, в прошлое своих предков по крови. Сегодня был их день! И наконец он посмотрел на самого себя, другую часть своего «я», тихо сползшую на плиточный пол.

Несколько мгновений двух Скаев будто соединяла невидимая нить, протянувшаяся, словно пуповина, между животами. По ней, точно электрические волны, пульсировала чистая энергия; она текла и наполняла каждую клеточку. Затем нить замерцала и исчезла. Скай стоял рядом с собственным телом, ощущая себя так, будто парит в воздухе, а ноги едва касаются твердого пола.

За спиной раздались стон и усталый вздох, переросший в восторженный крик, — и все это в одну секунду, за которую бабушка опустилась на маленький стульчик и затем вскочила на ноги, будто подброшенная пружиной. Это была больше не пожилая женщина — ничто в ее движениях не выдавало почтенного возраста. В глазах отражалось пламя всех горящих в склепе свечей.

Она посмотрела сверху вниз на распростертое тело Ская и перевела взгляд на того, кто стоял сейчас перед ней.

— Добро пожаловать, внучек, — сказала Паскалин и, протянув руки, возложила их на голову юноши.

Она говорила не на английском и не на французском, а на старинном языке, корсиканском, из которого Скай не понимал ни слова. Однако его двойник, высвобожденный силой крови, которая соединяла Ская со всеми предками, что лежали вокруг в своих гробах, хорошо понял слова. Они парили, они устремлялись вниз, эти слова древней песни острова — когда плач, когда проклятие, а сейчас молитва.

Отняв руки от головы Ская, бабушка шагнула назад.

— Добро пожаловать, маццери, — поприветствовала она внука и, проходя к выходу, воскликнула: — К бою!

Она, казалось, не вышла, а буквально выскочила из склепа. Скай чуть задержался, чтобы кинуть последний взгляд на своих покойных предков. И все они, казалось, вопили: кто — будто шевеля губами на фотографии, кто через толстые стенки гроба, — напутствуя Ская, и их благословение звучало как проклятие. И все проклятия складывались в одно-единственное слово: Фарсезе! Тело словно прошил электрический разряд, и Скай ощутил пустоту внутри. Пустоту, которую могла заполнить лишь кровь; голод, который можно было утолить только убийством. Пять веков ненависти сконцентрировались в этот самый миг, взывая к мести.

— Что ты там застрял? — сердито проворчала Паскалин, когда он вышел на улицу.

Лысая голова сверкала под капюшоном, словно обрамленная каким-то внутренним светом. Не дожидаясь ответа, бабушка склонилась над входом и положила на порог ножницы с лезвиями, раскрытыми наружу, в ночь. Затем закрыла двери, повернула в замке ключ и спрятала его в складках одежды.

— Теперь мы защищены от нападения. Кто бы это ни был.

Скай огляделся.

— Где Амлет?

— Дома. В эту ночь люди не единственные, кто может убивать. А он всего лишь песик.

Паскалин снова нагнулась и подняла с земли какой-то предмет.

— Вот, — сказала она, прижав его к животу Ская.

Это оказалась дубинка его дедушки, та самая, с которой он уже охотился и которой свалил кабана — Джанкарло. Только теперь Скай по-новому ощущал исходящую от нее силу, не так, как прежде. Не просто удобная форма и отлично сбалансированный вес орудия, предназначенного для одной-единственной цели. Теперь в нем жила частичка каждого павшего от дубинки за многие годы. Точно как в Клыке Смерти, боевом топоре Бьорна.

— Отлично, — заключил Скай, взвешивая оружие в руке.

— Идем.

Паскалин широкими шагами направилась по тропинке, но не к главному входу, а в противоположную сторону.

— Где мы будем охотиться? — спросил Скай.

В том, другом теле ему было бы трудно поспевать за бабушкой, так быстро она мчалась по кладбищенским тропинкам. Но не сейчас. И только то, что он не знал, где лежит цель их ночного путешествия, удерживало Ская от того, чтобы вырваться вперед.