Дэйв Дункан - Предназначение

Уолли уткнулся локтями в колени и мрачно уставился в пол.

— Пожалуйста, твое мнение, господин. Помогли ли менестрели? Если я смогу победить Боарийи, поверит ли мне сбор?

Тиваникси слегка поколебался, потом неопределенно улыбнулся:

— Кто-то присягнет, кто-то — нет. Конечно, если их будет достаточное количество, остальных ты сможешь привести силой.

Этого не следовало бы делать, оба они понимали. Такой сбор будет выполнять приказы, но не так быстро и хорошо, как это требуется. Любому предводителю нужно большее.

— Ну а ты?

Кастелян нахмурился:

— Что я?

— Имея свободный выбор между мной и Боарийи, выбрал бы ты меня?

Ответа не было слишком долго. Потом Уолли поднялся и распустил волосы.

— Нет, — сказал Тиваникси.

Может быть, на него плохо повлиял седьмой меч. Может быть, Боарийи очаровал его так же, как он очаровал Ннанджи. Но Уолли казалось, что эта «Как Катанджи Пришел в Темную Башню» изменила все. Истину он никогда не узнает.

— Благодарю тебя, — сказал он, снова надевая заколку.

— У меня есть просьба, чтобы ты придержал поединок как можно дольше. Я покидаю город.

Лицо Тиваникси внезапно побагровело от гнева. Он вскочил на ноги.

— Тогда не знаю, чем ты тут занимаешься, милорд! Или чем ты тут занимался последние четыре дня. У нас есть один очень хороший Шестой, который вполне может сделать попытку продвижения еще раз хоть завтра. Может быть, он и станет нашим седьмым Седьмым. Может быть, возьмут в расчет тебя, хотя ты и отверг Ее призыв.

Он слегка поклонился.

— Да пребудет с тобой Богиня… а ты — с Ней.

Подобное завершение вполне могло стать поводом для вызова. Но Уолли не придал ему значения. Посетители ушли. Он остался сидеть на скамье, тупо уставившись в пол, взвешивая в уме свои возможности. Если он попытается захватить лидерство в Касре, Боарийи бросит ему обвинение раньше, чем состоится поединок. Если ему все же удастся принять в нем участие, Боарийи убьет его. Если же он победит, воины откажутся ему присягать.

Альтернативой было безумное путешествие, рискованное для жизни его и товарищей. Но даже если он сумеет все сделать, может оказаться слишком поздно или воины не захотят его слушать. Богиня, конечно, могла бы передвинуть корабль в Сен и обратно быстрее, чем догорит искра, но он не рассчитывал на такую помощь. Великие дела делаются смертными — этого хотят боги, совершенно не желающие тратить свои чудеса.

Богиня! Нет никакого выхода!

Тиваникси, конечно, забрал и своих Шестых. Так что, когда в дверях возникла одинокая фигура — высокий силуэт с мечом за спиной, — он решил, что это Ннанджи.

Потом он разобрал, что это не Ннанджи, и вскочил на ноги.

Но это был и не Боарийи. Это была женщина. Она медленно пошла вперед, и он сумел ее хорошенько разглядеть, когда она пересекала пыльный луч света, падавший из первого окна. Рост ее был чрезвычайно велик, почти как у него — самая высокая из всех женщин, виденных им в Мире. Волосы ее были длинны, и она распустила их. То, что он принял сначала за меч, оказалось футляром лютни на ее спине. Она плыла к нему по плитам, обернутая длинной тканью — ее голубые одежды доходили почти до пола. Менестрель седьмого ранга.

Подойдя к нему, женщина остановилась. Этикет был известен: он был воином, мужчиной, она была гостем. Ей нужно было первой приветствовать его, ему же — только отвечать. Но она просто стояла и смотрела на него.

Уолли уже видел ее в ложе, точнее, ее голову, возвышающуюся над другими, но решил тогда, что это высокий мужчина. Он предположил, что она также молода, несмотря на ее ранг.

Красавицей бы ее не назвали. Рот был слишком большой, нос велик и костляв, зато по спине струился каскад сияющих волос, а ткань поднимали крепкие груди. Тоже не слишком обычные груди, подумал он, но она была так велика в целом, что они подходили ей. Лицо было некрасивым, зато фигура — безупречной. Богиня! Внезапно Уолли осознал, что его посетительница — дьявольски соблазнительная женщина. И она знала об этом.

Тишина по-прежнему не нарушалась.

Тиваникси поминал какого-то менестреля, которого Шонсу должен бы знать. Он не запомнил имени. Привел ли ее кастелян с собой, или она просто увязалась за ним?

— Кто еще с тобой пришел? — спросил он.

Она покачала головой.

С удивлением Уолли обнаружил, что хочет ее поцеловать. Это наводило на мысль, что между ними могли когда-то существовать какие-то отношения. Она могла… Он почувствовал себя не совсем удобно. Ему бы хотелось, чтобы она заговорила.

— Спой мне, если не хочешь говорить, — сказал он.

Женщина скептически приподняла бровь:

— С каких это пор ты стал интересоваться музыкой?

Он знал этот голос. Глубокое контральто. Ннанджи подражал ему, когда пел «Десять Бесчестных Воинов».

— Я интересуюсь многим, но не все делаю, — ответил он.

— И что же ты собираешься делать? — спросила она.

— Что делать?

— Будешь ли ты предводителем?

Отсутствие формального приветствия говорило о том, что женщина эта находилась в интимных отношениях с Шонсу. До какой степени интимных? Мысль о том, что Шонсу мог ограничиться платоническими отношениями, не выдерживала критики — значит, его руки обнимали эти гладкие плечи, эти груди обрушивались на его тело, эти губы…

Хотя, может быть, и нет. Такая женщина способна на великое сопротивление.

— «Десять Бесчестных Воинов», — спросил он, — это твое?

— Да.

— Значит, ты была в Ханне?

Она покачала головой:

— Мы ходили наверх, в Кво, а потом вниз. По дороге я встретила менестреля. Он рассказал мне эту историю. Так я узнала, что ты остался в живых, поэтому и вернулась. Так что по поводу сбора?

Кто же это «мы»? — подумал Уолли. А вслух произнес:

— Не думаю, что воины примут меня.

Женщина улыбнулась. Потрясенный, он увидел удовлетворение на ее лице.

— Это говорит в пользу их мудрости.

— А что собираешься делать ты? — спросил он, теряясь в догадках.

Она странно посмотрела на него.

— Что и всегда — петь по тебе панихиду.

Это не сильно проясняло дело.

Может, это было провокацией с ее стороны? Или черный юмор? Чему нужно было верить — ее глазам или ее словам?

— Вынужден тебя разочаровать, миледи, — сказал он, — думаю, я уйду из города.

— Уйдешь куда?

— Не могу тебе этого сказать.

Она снова, нахмурившись, покачала головой:

— Ты не сделаешь этого.

Уолли сел на скамью и указал ей на другую. Женщина осталась стоять. На ней не было ничего, кроме обертывающего ее куска тонкой ткани. Он покрылся испариной.

— Говорю тебе, — начал он, — я изменился. Все, что было между нами, кончено. — Он надеялся, что эти слова обидят ее. — Буду тебе очень благодарен, если ты не станешь никому говорить, что видела меня здесь.