Юрий Райн - Бестиарий спального района

– Да, Радомир, да, Милена, – произносит Златослав после долгого молчания. – Народ Леса и его Мудрейшие согласны. Вы заслужили. Исполните, что до́лжно, возвращайтесь и будьте счастливы.

– Мы готовы обучить молодых всему, что умеем, – говорит Радомир. – Верно, солнце?

– Верно, любимый, – откликается Милена.

Старец снова кланяется, поворачивается и уходит.

Как всегда, первым через Дверь прошел Радомир. И сразу же принялся считать про себя: один… два… три…

Он знал – Милена тоже повела синхронный отсчет. До ста. Если что-то не так, Радомир вернется, и они повторят попытку чуть позже. А если все в порядке, то через «сто» Милена присоединится к напарнику на этой стороне.

Радомир огляделся. Пустынно.

Еще недавно эта Дверь вела из Леса в лес. Загаженный, полумертвый, но все же – лес. Новокузинское кладбище потеснило его, и теперь Дверь выводила к свежим могилам, около которых с утра до вечера копошились жители Города. Поэтому пользоваться Дверью стали в такие часы, когда, вероятнее всего, кладбище пустовало, – ночью, ранним утром.

Радомир досчитал до ста. Милена с коляской возникла, словно ниоткуда, на засыпанной мелким гравием дорожке.

Они неторопливо двинулись в сторону Города.

– Что это тебя понесло, солнце? – спросил Радомир. – Ты и вправду готова остаться здесь?

– Знаешь, – задумчиво проговорила Милена, – я не представляю своей жизни вне Леса. Но… – Она сделала паузу, Радомир мысленно улыбнулся, а Милена неохотно заключила: – Еще меньше представляю жизнь без тебя.

Радомир коснулся ее руки, Милена ответила быстрым и сильным пожатием, снова ухватилась за поручень коляски и резко сказала:

– И все! Работаем!

Радомир усмехнулся. Он чувствовал себя почти счастливым. Еще отыскать бы того… обменыша… сбросить тяжесть с души, и – можно жить…

Ну, конечно, и младенца обменять. Он взглянул на Милену:

– Все-таки упряма ты. Клянусь, ты в этом своем цветастом… нет, что ты, хороша, конечно, да не сердись же, хороша, правда! Но пожалуй, слишком хороша. Глаз не отвести. А нам как раз важно в глаза не бросаться. Вот я, смотри – джинсы, футболка, кроссовки. Как все тут.

– Ты ничего в этом не понимаешь, – надменно сказала Милена. – Мой саронг – писк моды. В нынешнем сезоне именно такое и носят.

– Но… – попытался было возразить Радомир.

– И хватит об этом, – отрезала Милена. – Зануда. Мой наряд – моя забота. А уж сделаю я все как надо. Ты знай прикрывай.

– Я-то прикрою, – пробормотал Радомир. – Ты только хотя бы веди себя поскромнее как-нибудь…

Милена вздернула подбородок и не удостоила партнера ответом.

Миновав обширное кладбище, они вступили в Город. Навстречу стали попадаться люди, по дорогам сновали пока еще редкие самодвижущиеся повозки – автомобили и автобусы.

Начинало припекать. Путята захныкал, Милена остановилась, извлекла из кармашка коляски увенчанную соской бутылочку с молоком, сцеженным Кветой перед расставанием с сыном. Последнее материнское молоко для этого ребенка…

Младенец зачмокал.

– Может, он мокрый? – спросил Радомир.

– До места дойдем – перепеленаю, – ответила Милена. – Ну, начали.

Теперь они, осторожности ради, разделились. Милена шла с коляской как бы сама по себе, Радомир, стараясь не слишком сильно хромать, держался шагах в сорока позади.

Приблизились к огромному дому, полукруглому, красно-белому. Двое черноволосых, раскосоглазых парней в оранжевых жилетах чистили тротуар: один катил железную тачку, другой бросал в нее мусор – бумажки, пакеты, пустые бутылки и банки, окурки. Все-таки нечистоплотны горожане, подумал Радомир. А эти двое молодцы. И кстати, смуглые, как Милена, и одеты почти так же ярко. Ишь, тот, что с тачкой, даже напевает: «Где эта улица, где этот дом…»

Пересекли двор дома-громадины, вышли к залитой солнцем детской площадке. Милена уселась на скамеечку, принялась покачивать коляску. Радомир прошел мимо, устроился на лавочке у подъезда, вытащил сигареты – желтую пачку с изображением диковинного горбатого зверя, закурил.

Дым, как обычно, мягко и сладко ударил в голову. Радомир, однако, не позволил себе излишне расслабиться: он хорошо видел Милену и полностью контролировал ситуацию. Впрочем, ситуацией все это называть пока не приходилось – ничего особенного. Вообще ничего. Рутина.

Он привычно погрузился в размышления – о Лесе, о Народе Леса, о себе.

Странные люди, думал он о соплеменниках, словно о чужих. То есть, конечно, не странные, а обычные, но это и есть странность. Живут, плодятся; собирают травы и коренья, грибы и ягоды; рубят деревья, строят хижины и шатры; возносят хвалу Лесу и Небу, источают проклятия Черным Пещерам, Гнилым Топям, Желтой Степи, Железному Городу. Мучаются, каждый из них, от рождения до смерти; называют себя счастливыми, и почти все искренне. Только Мудрейшие, может быть, сомневаются в своем счастье, да виду не подают.

Странные люди, обычные люди. Охотно, даже радостно, принимают то, что приносим мы: воины, разведчики, следопыты, торговцы – бродяги, одним словом… Желчь Большого Морского Змея, кость Полуночного Призрака, сталь работы Горных Мастеров, бархат и шелк, награбленные неведомо у кого степняками и у степняков же отнятые. Деньги, коляски, пустые и непустые сосуды, джинсы, модные журналы, сигареты, добытые в Городе.

Принимают. Но смотрят на нас, бродяг, искоса, исподлобья. Славят нас, но стараются держаться подальше. Доброму жителю Леса не подобает заниматься такими делами. Добрый житель Леса должен – жить, плодиться, собирать травы и коренья, грибы и ягоды…

Да ведь мы-то, бродяги, – мы, почти все, обменыши. Что ж с нас взять?

Лишь Мудрейшие, быть может, думают иначе, да и они – поди пойми их…

Мудрейшие, догадался вдруг Радомир, они тоже вроде как обменыши. Только не по крови, а по мысли своей, по духу. Оттого они и наверху. Ибо обменышу – либо одному быть среди всех, либо скитаться где придется, либо наверх взбираться и наверху пребывать. Тоже в одиночестве.

Какое счастье, что есть Милена…

Он затянулся, выдохнул дым, швырнул окурок в урну, взглянул на напарницу. Та, он знал, высматривает добычу – молодую мамашу с ребенком в коляске. Войти в контакт – Милена делает это виртуозно, улучить момент, обменять младенцев и уносить ноги. Даст Небо – и балахон ее этот… как его… саронг, вот… не помешает.

В обычных обстоятельствах контакт длился бы до вечера: гуляли бы вместе, болтали о детях, о мужьях, о свекровях, о врачах, о модах, глазели бы на витрины; разлучились бы на несколько часов – обед, кормление, что там у них еще, встретились бы, словно невзначай, на вечерней прогулке, и – обмен! До ста досчитать, больше не нужно. До свидания – пока, увидимся завтра, и уезжает в чужой коляске сладко спящий Путята, а Милена увозит здорового, крепкого мальчишку без зловещего вида родимых пятен – она выбирать умеет, чутьем наделена исключительным; и менять умеет – мастерство высочайшее.