Юлия Латынина - Сто полей

– Я думал, лягушиных лапок или ногтей от покойника. Ты не думай, их сейчас не трудно достать, ногти-то.

Даттам улыбнулся суеверию тюремщика и сказал:

– Я сейчас не могу колдовать, из-за этой гусиной крови, и еще долго не смогу…

Следующей ночью охранник пронес в тюрьму набивной кафтан казенного курьера, завернул Даттама в плащ и вывел через сад на улицу.

– Иди, – сказал стражник.

– Безоружным? – удивился Даттам, – ты мне хоть кинжал какой-нибудь дай.

Стражник отдал ему свой кинжал, и Даттам в ту же секунду приставил его к горлу стражника:

– А ну, рассказывай, кто тебе заплатил за мое бегство?

Стражник захныкал:

– Секретарь экзарха, господин Арфарра.

Даттам подумал: «Чтобы спасти меня, Арфарра рискует жизнью! А что, если этот глупый стражник проговорится? Арфарра займет мое место на дыбе!»

И перерезал шею своему спасителю.

«Теперь-то он точно не выдаст Арфарру», – подумал молодой мятежник, утопив труп в казенном озерце, том самом, в которое когда-то старый судья швырнул взятку Бужве.

Ночевал Даттам у казенной гадалки: поел пряженных в масле лепешек и велел разбудить его в час Росы, чтоб выйти из городу вместе с народом, ходившим на строительство укреплений; стражники должны были заявить о бегстве лишь в полдень.

И вот сосед по шестидворке отогнул занавеску и видит: гадалка принимает то ли любовника, то ли вовсе клиента в неурочный час. А он сам имел на женщину виды… Разве может такое быть терпимо?

Даттам очнулся оттого, что что-то мокрое капало ему за шиворот. Дернулся: трое стражников справа, двое слева, а шестой бьет над ним гусиное яйцо.

– Эй, – кричит один, который слева, – трех яиц хватит, из остальных яичницу сделаем…

Потом привязали Даттама к лошадиному хвосту и проволокли через весь город.

На допросе Даттам показал, что свел в камере знакомство с крысой, обменялся с ней одеждой, а сам утек через нору.

– А крысу, – говорит, – чтобы стража не заметила, проклял до полудня, – велел носить человечью личину…

Секретарь экзарха, Арфарра, сидел с закоченевшим лицом в углу и вел протоколы допроса.

Вечером Даттам смотрел через оконце вверху: небо улыбается, цветет фейерверками, за стенами ликует народ. Даттам понял, что войска мятежников отходят от столицы и подумал: завтра меня казнят… Стало одиноко и страшно. В конце концов, двадцать два года…

А потом вдруг пошел дождь: это искренние молитвы экзарха развеяли злые чары…

Наутро пришли стражники, остригли арестанта, переодели, пряча глаза… Понесли в паланкине с решетками к площади назиданий. Даттам глядит: солнце сверкает на мокрой черепице, пахнет свежими лепешками, и зелень так и лезет, так и тянется, хватает за душу пальчиками. Стоит Верхний Город, – здания как жемчужины, стены как оправа… осунулся, погрустнел.

Даттама, однако, пронесли мимо площади для назиданий под самыми иршахчановыми очами, мимо управ, мимо цехов, через семь ворот, через пять арок – вниз, вглубь, – крытой дорогой внутрь Шакуникова храма.

Развязали, повели… Сюда мятежники не ходили: лес колонн, кущи столбов, старая катальпа меж золотых столбиков, нефритовая галерея… Ввели в павильон: стены – в узорочье, узорочье – в зеркалах, от зеркал павильон как человечья душа: снаружи – замкнут, изнутри – безграничен.

В зеркальной комнате сидели трое, настоятель храма Шакуника, секретарь экзарха Арфарра, и сам экзарх. Экзарх обмахивался веером, а Арфарра прямо на коленях держал обнаженный меч.

Экзарх махнул веером, стражники ушли и затворили за собой дверь, но рук Даттаму так и не развязали. Экзарх кивнул Даттаму, чтобы тот сел, и проговорил:

– Великий Вей, как ты бледен! Как спаржа, отлежавшаяся в земле.

Даттам пожал плечами:

– Я так понимаю, – сказал он, – что мой дядя вчера отступил от города, и меня завезли сюда попрощаться перед казнью.

– Ваш дядя, – сказал экзарх, – вчера был назначен моим указом наместником Варнарайна, а сегодня утром его войска вместе с моими войсками выступили против разбойника Бажара. Только злодеяния прежних властей толкнули народ на мятеж: почему бы не помириться с теми бунтовщиками, которые, по мере сил, выказывали свою преданность династии?

Даттам помолчал, а потом сказал:

– Я знаю Рехетту. Он отпустит войска, а сам покончит с собой.

Экзарх засмеялся:

– Ты, Даттам, знаешь своего дядю еще хуже, чем черную магию, – и протянул Даттаму зеленый треугольник.

Даттам развернул письмо: а это был ежемесячный отчет соглядатая. Адресован он был лично Харсоме, а подписан пророком, и число на нем стояло за две недели до начала восстания.

Тут-то Даттам понял, и отчего пророк отказался от императорского титула, и отчего не хотел звать варваров, и отчего поверил Баршаргу.

– Это что ж, – спросил Даттам нового наследника империи, – мы подняли восстание по твоей указке?

– Разумеется, да, – сказал справа Арфарра. – Истинные причины вещей скрыты от людских глаз, однако же нет вещей, у которых не было бы истинных причин.

– Разумеется, нет, – сказал настоятель храма Шакуника. – Провокация опасная вещь. Если государство играет с огнем, как ребенок, оно, как ребенок, и обожжется.

Тогда Даттам повернулся к монаху.

– И вы обо всем знали, – спросил он, – еще до того, как продали нам зерно, содрав за опасность впятеро против обыкновенного?

Настоятель удивился:

– Никакого мы зерна не продавали… В благодарственном манифесте экзарха как раз отмечено, что монастырь прислал в Анхель рис даром, в дни народного бедствия…

Помолчал и прибавил:

– Между прочим, наш дар окупился сторицей – господин экзарх пожаловал нам земли по Левому Орху.

Даттам уронил голову в скованные руки и прошептал:

– Значит, мы даже не могли выиграть. Великий Вей – вождь повстанцев – провокатор правительства!

И расхохотался. Потом умолк и спросил:

– Ну а мне-то вы зачем все это рассказываете? Перед виселицей? Я-то милости недостоин, я провокатором не был…

Арфарра молчал.

– Не скрою, – сказал Харсома, – ваши преступления велики, господин Даттам. Пролиты реки крови, пепел от рисовых хранилищ достигает локтя толщиной, матери варят младшего брата на ужин старшему… Кто-то же должен за все это отвечать?

– Тот, кто нанимал провокаторов, – заорал Даттам, вскакивая на ноги.

– Сядь, – негромко сказал Харсома.

– Нет не сяду! Мы сожгли половину провинции и продавали варварам другую, – и все затем только, чтобы ты сел на место этого мерзавца Падашны?

Но тут Даттама, от слабости, зашатало на ногах, и он действительно сел в кресло, чтобы не упасть в ноги Харсоме. Потом он повернулся к настоятелю храма Шакуника и спросил:

– А что вы сделали с теми сорока тысячами золотых, которые я заплатил вам за зерно?