Юлия Латынина - Сто полей

Девица поглядела, как Бредшо сидит на лошади, засмеялась:

– Ты думаешь, люди Кукушонка не догонят такого конника? – Обмахнулась кончиком косы и добавила: – Ты уже проехал мимо долины Пузырей. Раньше, когда по слову государя цвели деревья, там зимой растили персики и манго для Ламассы, а теперь там все провалилось в озеро. Я, однако, дам тебе палочку, – покойники тебя не тронут, а людей там нет. А до долины, – засмеялась она и снова обмахнулась толстой косой, – поедешь с нами. Если что, я тебя в сене спрячу…

Бредшо подивился легкости, с какой можно добыть оберег от покойников, однако вскоре понял, что актеры были не столько актеры, сколько странствующие звериные мимы. По-вейски можно было бы сказать, что они не переодевались, а превращались в своих персонажей, ходили одноногие и с лопухами вместо ушей. По-аломски этого сказать было нельзя, поскольку понятия «переодеваться» и «воплощаться» выражались в нем одним словом.

Бредшо нашел недурной и саму женщину, и ее предложение. А если его настигнут в заколдованном месте, – прекрасно. Два выстрела из минного пистолета только укрепят репутацию покойных садоводов из долины пузырей.

Дружинники Эльсила скакали всю ночь, а утром повстречались с караваном звериных мимов. Стали спрашивать о чужеземце. Из оранжевой фуры высунулась, бесстыдно оправляя паневу, красавица-колдунья.

Эльсил смотрел на нее, а она хмурила бровки, изогнутые наподобие лука, и взгляд – как стрела:

– Чужеземец? Белокурый, худощавый? Конь саврасый? Вечером проскакал, – вроде на утиный шлях собирался.

Эльсил поскакал дальше. Дорога шевелилась, вспархивала птицами, – на соседнем поле нагие девушки бесстыдно волочили зубом вверх рало, проводя черту между жизнью и смертью, – а половина Эльсила уже за этой чертой.

– Сними шапку, дурень, – сердито закричал Эльсил одному из дружинников. – Не видишь – солнце восходит!

Через час заметили у придорожного камня черепаху и решили погадать. Эльсил провел черты и резы и сказал:

– Сдается мне, что свора забежала вперед дичи.

И поворотил коня.

Один из дружинников заступил ему дорогу и сказал:

– Старая Лахута завистлива. Мало ли бывало неверных предсказаний?

– Оставь его, – сказал другой дружинник. – Ты что, не видишь, что у него из головы не идет эта колдунья. Вот бабы! Как общинный выгон: пасутся все, а – ничье.

Через два часа всадники нагнали повозки.

Эльсил распахнул холщовую стенку, влез в фургон. Колдунья сидела на охапке соломы и жгла в светильнике травку. Эльсил виновато усмехнулся, снял с плеча шлем и колчан со стрелами. Девица, как рыбка, повисла у него на шее. Эльсил неловко отстегнул пряжку у плаща и кинул плащ куда-то вбок. Плащ вспорхнул и зацепился за светильник. Тот хлопнулся вниз: горящее масло разлилось по полу, солома вспыхнула. Колдунья страшно закричала и бросилась к Эльсилову мечу, а из-под соломы начал выдираться человек. Эльсил кинулся на него, в фургон попрыгали дружинники.

Не прошло и времени, нужного, чтобы натянуть лук, – чужеземца скрутили, как циновку; один дружинник сел на ногах, другой – на вывернутых руках. Огонь затоптали, а остатки соломы загасили о рожу торговца.

Эльсил встал над ним и сказал:

– Клянусь божьим зобом, Сайлас Бредшо! Я сказал Марбоду, что много плохого выйдет оттого, что он не убил чужеземцев. И как я сказал, так оно и сделалось.

Потом Эльсил нагнулся, снял с пояса Бредшо меч и еще, заметив, взял оберег от духов-пузырей. Подумал, пожал плечами, вытащил свой кошель и кинул колдунье: зачем ему теперь деньги? Та лежала на подпаленной соломе и горько плакала.

Бредшо выволокли из фургона.

Эльсил дал знак развязать веревку на ногах Бредшо, а веревку, надетую на шею, намотал на руку; конники съехали с дороги и поволокли с собой пешего.

Бредшо шел, спотыкаясь, час, другой. Из разговоров дружинников между собой он понял, что не только человек, но и место, где совершено убийство во время перемирия, окажется вне закона; и не хотели портить дороги и хорошей земли, а шли в долину пузырей.

Бредшо вертел головой: из расщелин поднимались пары, теплая грязь булькала в лужах. Легенды не врали: двести лет назад здесь и в самом деле могли, по слову государя, круглый год расти гранаты, ежели в теплицах.

Наконец сделали привал, вытащили узел с едой, налили в глиняные кружки вино. Бредшо облизнул пересохшие губы. Один из дружинников заметил и подошел к нему:

– Хочешь пить? Бери, – и поднес корчагу к губам.

Краем глаза Бредшо увидел: Эльсил чуть заметно кивнул дружиннику. Бредшо поджал губы.

– Ну, чего же ты? – сказал Эльсил.

Бредшо сказал то, что думал:

– Я стану пить, запрокину голову, и этот, который справа, зарежет меня, как барана.

Эльсил с досадой закусил губу: чересчур догадлив для простолюдина.

– Обещаю тебе, – сказал Эльсил, – пока ты этого вина не выпьешь, никто тебя не тронет.

Бредшо уже немного знал Эльсила, поэтому дернулся и выбил головой кружку из руки дружинника. Та вильнула в воздухе, проплыла бочком по грязевой луже, перекувырнулась и затонула.

– Чего ждешь! Руби! – со злобой закричал Эльсил дружиннику.

– Слушай, – сказал Бредшо. – Ты же обещал, что пока я этого вина не выпью, никто меня не тронет. А я теперь его никогда не выпью: оно пролилось, и в грязь ушло.

Эльсил побледнел от гнева, потом расхохотался.

– А ведь ты, пожалуй, прав, – сказал наконец.

Потом одумался, пошептался. Бредшо повели дальше. К вечеру пришли к заброшенному храму; в облупившейся кладке отфыркивался и плевался гейзер.

Завели в башенку, в башенке меж стен была круглая арка, аккуратно связали, сунули в мешок так, что только голова торчала, и подвесили к арке. У Белого Эльсила был зарок: не убивать пленных ночью.

Кто-то сказал, что весной здешняя тропа тоже принадлежит Золотому Государю: по ней гоняют его жертвенный скот.

– Нехорошо это, – сказал один из дружинников, – мало того, что мы убиваем человека во время священного перемирия, так мы это делаем еще и на священной тропе.

– Да, – сказал его товарищ, – интересно: дважды мертвый – это одно и то же, что однажды мертвый, или не одно и то же?

Потом они стали рассказывать друг другу истории о щекотунчиках, которые по ночам шалят в этой башне. Напугали Бредшо и сами напугались.

– Я здесь на ночь не останусь, – сказал дружинник. Пошли вниз, к костру. У них там и еда, и палочка с оберегом.

– Пошли, – сказал его товарищ.

На прощание оглядели чужеземца, висящего, как гусь в сетке, посоветовали:

– Чтобы над тобой ни делалось, виси смирно. Может, Эльсил тебя еще отпустит, – насчет вина ты, конечно, прав.

Бредшо висел смирно, пока не затихли шаги, – а потом начал трепыхаться, как лягушка в кувшине с молоком. Дотянулся до голенища и вытащил оттуда складной нож с вибролезвием. Через двадцать минут он спрыгнул с разрушенной башенки и нырнул в пещеру неподалеку. Осторожно высунулся, прицелился – и выстрелил в башенку из минного пистолета. Древнее строение ухнуло и разлетелось. Бредшо, усталый и продрогший, заковылял вглубь пещеры, щупая известковые натеки. Чуть не провалился в озерцо, потрогал рукой: вода была теплой-теплой. Улыбнулся, разделся и залез в каменную купель по горло, чтобы согреться.