Кирилл Манаков - Эдем 21

— Из конторы пешком до Сухаревки, там с ребятами полазил по коллекторам, оттуда назад пешком в контору — после коллектора ароматы такие, что машину не поймаешь.

Вернулся Сабир, держа в руках огромный медный самовар. Чай пили с орехами в меду и сладкими хрустящими, еще теплыми, палочками из теста, обжаренными в масле.

Генерал вздохнул.

— Выйду на пенсию, возьму тебя Сабир поваром. Пойдешь?

— Вай, товарищ генерал, зачем спрашивать, конечно, пойду. Только не забудьте, а то я еще такой плов делаю, что ах, — Сабир причмокнул губами, — пальчики оближешь, — вы только Иосифу скажите, чтобы он свои вещички в сарае оставлял, а то готовить никакой возможности нет.

— Ну, уж нет, — обиженно встрепенулся Штильман, принявший его слова всерьез, — ты что, Сабир, бесценные реликвии, в какой-то сарай! Я должен работать с аппаратурой, с литературой, наконец. Я же не потащу на улицу эти книги — он возмущенно показал на книжные полки, — это оригиналы, меня вообще архивисты повесят на первом столбе, если узнают, куда они пропали. И правильно, между прочим, повесят. За дело…

— Не за дело, — серьезно сказал Тихорецкий.

— Как не за дело? — опешил прерванный на полуслове Штильман.

— А повесят тебя, Иосиф совсем за другое место. И нас вместе с тобой.

Генерал и Сабир рассмеялись, а через секунду к ним присоединился Штильман.

Пока пили чай, Сабир рассказывал истории детства. Он был родам из Ферганы, по его рассказам это был цветущий край с журчащими ручьями и спокойными арыками, озорной ребятней и запахом свежих лепешек. Вах, какие лепешки пекла его мать, мягкие, с корочкой, с запахом дыма. С отцом и младшим братом — таким смешным в своем полосатом халатике — они делали вечерний намаз и садились пить чай во дворе, макая кусочки теплой лепешки в миску с ароматным диким медом. А мать с сестрой хлопотали на кухне. И теплый ветер приносил из долины сладкий запах цветущих маков. Рассказывая, Сабир улыбался задумчивой и доброй улыбкой.

Тихорецкий знал, что Сабир говорит не все. В девяностом году одурманенная наркотиками толпа разорвала его мать, сестру и брата. Отца не было дома, он умер через два дня на месте, вернувшись в разоренный город и узнав о судьбе семьи. Двадцатичетырехлетний лейтенант спецназа ГРУ генштаба СССР Рахимов опоздал на час. Узнав о беспорядках в Ферганской долине, он оставил часть в Кулябе и на попутках поспешил домой. Но, войдя во двор, увидел тела родных, Сабир в минуту поседел, его сердце заметалось, вырываясь из грудной клетки, он поднял кулаки к небу и закричал, и в этом крике не было ничего человеческого.

Толпа бесновалась на улице, вламывалась в дома и забрасывала камнями укрывшихся в здании райкома милиционеров. Сабир вышел на улицу и молча встал посреди дороги, опустив голову, один против сотен погромщиков, вооруженных палками, металлическими прутьями и охотничьими ружьями. Когда толпа приблизилась к нему, он поднял сузившиеся глаза и пошел навстречу.

После, в трибунале, разбирая дело о дезертирстве, вежливый следователь военной прокуратуры допытывался у Сабира о его действиях в охваченном беспорядками городе и о роли в погромах. Но тот, отвернувшись, молчал, думая о своем… Когда десантники и внутренние войска из Софрино взяли в кольцо город, то многие погромщики сами бежали к солдатам, протягивая руки и моля о защите. Потому что за ними неумолимо и неспешно шел Сабир. После первого столкновения толпа откатилась, оставив на земле десяток тел — мертвых или еще бьющихся в агонии. Он исподлобья смотрел на людей, сбившихся в стаю и потерявших человеческий облик, потом сжал кулаки, и, сведенный ненавистью, пошел на них. Погромщики дрогнули — толпа быстро переходит от ярости к панике — и побежали. Сабир, как волк среди стада овец, выбирал жертву, настигал, одним движением убивал, бросался к следующему… Люди, охваченные ужасом, разбегались, а он, неотвратимый как ангел мести, следовал за ними…

Из трибунала его вытащил Тихорецкий. После очередного вызова на допрос, Сабира в кабинете, кроме следователя, встретил высокий человек в гражданской одежде. Он курил, присев на край подоконника.

Следователь показал на Сабира:

— Вот он, товарищ полковник. Говорить отказывается. Со следствием не сотрудничает, подельников не называет. Дело передаем в трибунал.

Сабир отвернулся. Ему было безразлично, что говорят и делают эти люди, жизнь была окончена в тот момент, когда он оказался на пороге своего разграбленного дома.

Тихорецкий внимательно посмотрел на него.

— Выйди, Кудряшев.

— Но, товарищ полковник…

— Я сказал, выйди.

Они остались наедине в кабинете следователя на пятнадцать минут. А уже через час специальным бортом летели в Москву, направляясь на одну из секретных баз КГБ. Тихорецкий знал, что предложить Сабиру. Беспорядки не были случайными, все было четко спланировано и организовано, за ними стояли конкретные люди. И Тихорецкий назвал Сабиру имена. Включая самое главное.

Через три года в Стамбуле к покрытым тонкой резьбой дверям люкса отеля "Гранд Хайат" улыбчивый официант в белой куртке подкатил сервировочный столик. Двое стоящих у дверей охранников тщательно его обыскали и проверили столик. Все было в порядке — официант чист, а вино и набор сыров действительно были заказаны постояльцем номера. Двери открылись, и официант весело, но в тоже время почтительно, вкатил столик внутрь.

На следующий день все газеты сообщали о зверском убийстве крупного бизнесмена и политика — выходца из бывшего Советского Союза. Он имел прекрасные связи в исламском мире и был на дружеской ноге с новыми хозяевами России. Как предполагала полиция, бизнесмен и шестеро его телохранителей были убиты в "Гранд-Хайате" бандой не менее чем из десяти человек, ворвавшейся к нему в номер. И ни один из следователей, осматривающих место происшествия, не придал значения простенькой деревянной лошадке, стоявшей на мраморном столике. Деревянной лошадке, с которой так любил играть в далекой Фергане маленький мальчик в смешном полосатом халатике…

Закончив чаепитие, Тихорецкий отставил чашку.

— Товарищи офицеры, к делу.

Посерьезневший Сабир моментально очистил стол, а Штильман достал из портфеля ноутбук. Генерал предпочитал информацию в бумажном виде, но бумага может попасть в чужие руки, а вот вскрыть компьютер Штильмана не удастся самым крутым хакерам в ближайшие пять лет.

— Итак, — Тихорецкий кивнул аналитику, — докладывай, Иосиф.

— Слушаюсь, — Тот включил ноутбук.

Пока загружался компьютер, Тихорецкий еще раз оглядел зал и спросил:

— Вы уверены, что здесь чисто?

— Абсолютной гарантии нет, — ответил Штильман, — но, с хорошей вероятностью, мы экранированы от внешнего уровня, носимые артефакты делают нас невидимыми.