Владимир Коваленко - Камбрийская сноровка

Старательно выдергивает из карпа косточки. Это блюдо, хоть и числится римским, совершенно английское: рыба, гарнир из репы, соус. Но дело ведь не только в том, что приготовят — важно, как!

— Все недоволен?

— Да! Тут рыжие–ушастые с чужеземками из дальних краев ревут друг другу в плечико, а меня невеста ждет… Я даже не знаю, насколько она похожа на портрет, что нам прислали. Художники–камбрийцы умеют льстить не хуже поэтов. Если все правда, я соглашусь, что маленькое княжество на краю моря стоит больших земель на севере и прикрытой спины. Или новой дружбы… — понизил голос, — с Кентом. Здешним–то некуда деваться: они уже воюют на нашей стороне.

Пенда вздохнул.

— Я больше не верю саксам. Тетку свою видел? То–то. Она готовится к постригу. Отказалась ехать с нами… вообще показываться людям. Хотя это была бы лучшая месть саксу, что прожил с ней много лет, а потом вдруг приказал отрезать нос и уши, да гнать взашей только оттого, что увидел, как шурин прикрыл пару бургов на границе. И я не хочу, чтобы ты однажды проснулся на супружеском ложе — от удара кинжалом под ребро. Саксы ценят только кровное родство, свойство для них ничто, даже если христианский священник объявит мужа и жену единой плотью.

Король замолк. После того, как он принял окончательное решение в пользу камбрийки, ему начал сниться сон: светловолосая женщина в коротком, по обычаю саксов, верхнем платье, безразлично смотрит, как Пеада — лишь чуть более взрослый, чем теперь, корчится у ее ног. Выглядывает в окно знакомого замка. Винчестер, резиденция Кенвалха Уэссекского! Сколько раз там доводилось пировать, а скоро придется осаждать. Женщина делает знак. Открываются ворота — в них влетают всадники в цветах Кента и рубят, рубят, рубят растерявшихся мерсийцев… Сыну не сказал, а с послом поделился. Говорил, все равно, посылают ли знак боги или уставший от беспокойных размышлений разум так изливает тревогу. Один сакс один раз ударил в спину. Один бритт один раз был верен — до смерти. Почему этого должно быть мало?

Принц Пеада пожимает плечами.

— Я не спорю. Просто хочется, чтобы у меня с женой было что–то кроме общих детей и верности…

Пенда откидывается на спинку стула и хохочет.

— Отец, ты чего?

Король смахивает с лица веселые слезы.

— Я и не знал, насколько мы переплелись с бриттами! Не думал, что тебе так запали в душу сказки, что пели сказители Кадуаллона. Знал бы, не сомневался. Это твое «что–то» для германца — болезнь, наказание, посланное богами. Для бритта — благородное безумие, дар. Счастье, даже в горе и вечной разлуке. Помнишь песню о Тристане и Изольде? По глазам вижу — да. Значит, дар богов? А где у нас ближайшая бриттская богиня? Бегает где–то в округе. То–то! Еще спрашиваешь, почему мы заехали сюда перед Кер–Мирддином?

Принц улыбается, собрался ответить… но от дверей раздается лязг шпор, бряцание оружия. Рыцарь хранительницы старается, чтобы его заметили, к стойке не идет — шествует. За ним — те самые варвары, о которых было столько разговоров. Чернявы, как римляне, странно одеты… И мечи у них кривые, как у Немайн!

Рыцарь между тем прихватил хозяина заведения за локоть, втолковывает что–то: негромко, но внушительно. Доносится:

— … личные гости хранительницы. Сам при них все время быть не могу, оставлю оруженосца, и…

«И» вошла последней: сланцевая палочка за островатым ухом, через плечо сумка с дощечками для письма, длинные пальцы сцеплены в замок. Озерная, и ее явно сорвали с занятий в Университете. Что значит — умная озерная? Верно… Аннонская ведьма.

Кто–то в зале, не больно и тихо, ляпнул:

— Поменялись!

Да. Аварочка в Жилую башню, ведьма — чужеземцам. На деле — обычная римская практика. Неофициальные послы оставили заложника, получили сопровождение, взяты на государственный кошт. В переводе с дипломатического: ждите, вас позовут… Что–то затевается. Что?

Англы за порог — Немайн следом. В дверях вспомнила, оглянулась:

— Эйра, идем. Хочу тебя познакомить…

Замолчала — на самом интересном месте. В голове полыхнула короткая озорная радость: тот, чью жизнь она помнит вместо своей, никогда бы так не поступил. Он предпочитал говорить точно. Немайн любит пробуждать интерес, и только потом позволять открытию свалиться в протянутую руку спелым яблоком. Человек больше ценит знание, которого хотел сам, а не то, что ему подбросили. Про насильно вколоченное — и речи нет. Вот и Эйра попалась: таблички под мышкой, шлем в руках, подошвы бойко стучат по ступенькам винтовой лестницы. Сестре уже интересно! Вот и хорошо. На площадке ее ждет выставленный навстречу палец и вопрос:

— Видела римскую императрицу?

Сестра хихикает. Совершенно по–девчоночьи, словно шелуха последних месяцев облетела. И куда грозная воительница подевалась? В том же доспехе — ребенок, радостно–громко пищит:

— Да!

В любой хорошей игре две стороны, и у каждой есть шансы. Один–один. Озадачила! Теперь наслаждается недоумением — нет, не хранительницы правды, наставницы и древней сиды — младшей сестры. Эйра бывает такой только с Немайн, только наедине, и то не всегда, лишь когда можно. Эта грань — осколок детства, прежней дружной семьи. Крохотный, но для Эйры драгоценен. Потому и следует играть в загадки: для дела только польза, и видеть сестру счастливой — Немайн в радость.

И все–таки — почему «да»? Эйра не врет. Действительно видела! Где? Может, редкая монета? Немайн попыталась припомнить — водились ли в Восточной Римской империи императрицы, удостоенные такой почести… Чужая память молчит.

Сестра улыбается. Выдает подсказку:

— Аж трех разом!

Где же… Ой!

— Ага, полиловела. Вспомнила, значит?

Не вспомнить картину, что висит на стене в твоей собственной спальне — позор. Одно извинение — купила не сама, а тот, от кого досталась память. Он же и запустил слух о британской августе: осторожный, только для того, чтобы наладить отношения между церковью и странной ушастой девицей. Только его больше нет — есть Немайн, которой и отдуваться.

— Да, совсем древняя, выжившая из ума сида, — подтвердила Немайн, — а еще глупая: совершенная память не означает способности совершенно ею распорядиться… Ладно, сестричка, я тебя тоже порадую: сейчас у тебя будет возможность увидеть сразу четырех. Вот!

Дверь в комнату — настежь. А комната у Немайн… Ей нравится, это главное. Собственно, это отдельный этаж башни. Единственная стена отделяет жилье хранительницы от площадки лифта и винтовой лестницы. Внутри — все сразу. Спальня, кабинет, личная библиотека… Места хватает, а перегородки не так уж и нужны. Немайн позволяет себе широкую улыбку, наслаждается настороженным, но не тревожным лицом сестры, что ждет незлой каверзы. До чего жалко, что у сид нет глаз на затылке, и нельзя посмотреть, как распахнутся ее глаза, когда хранительница Республики согнется в поясном поклоне и проговорит нараспев: