Наталья Колпакова - Бегущие по мирам

Если потомственный ясновидец Хрисандр Чесоткин думал, что жизнь – порядочная сука, тогда как сам он сама скромность, ничего непосильного от этой суки не требующая, то потомственный алкаш-интеллектуал Анчоус ничего такого о жизни не думал. Строго говоря, он вообще не думал о жизни. Да и, признаться, не только о ней. Он и помнить-то почти ничего уже не помнил. Так, отдельные штрихи к портрету: кликуха, излюбленные места ночлега, совсем уж разрозненные воспоминания, стыдливо поблескивающие, будто осколки пивной бутылки, в грязи и прозе жизни. Потомственным интеллектуалом он был в силу происхождения от деда-метростроевца, отца – токаря немаленького разряда и матери – давно порвавшей с родным селом учительницы в вечерней школе. Потомственным алкашом – в силу того же наследия: дед-метростроевец, отец, лихо спившийся на ранней своей пенсии по плоскостопию и тромбофлебиту. Освобожденный родовым плоскостопием от армии, Анчоус поначалу угодил в родовую же профуру, но покинул ее, не успев огрубеть душой, ибо избрал себе поэтическую стезю. Дальнейшее помнилось смутно. Вот, правда, брат у него был – младшенький, змееныш коварный. Брат Анчоуса оказался подонком и низменным рвачом, и Анчоус уже сколько-то времени не делил с ним родного крова – нет, не из-за подлости означенного рвача и трезвенника, сменившего замок, а исключительно по собственному выбору. Вольный воздух замкадовских переулков точнее отвечал тонкой биохимии организма Анчоуса, всю жизнь шедшего против системы.

Сперва он нашел приют в отличном подвале. В глубоких местах подвала плескалось реликтовое озеро кипятка, и климат был как в экваториальном лесу, душный и влажный от испарений. Однако жильцы дома – тоже, однозначно, рвачи и подлюки бездуховные – вдруг организовали ТСЖ. С территории не сразу, но исчезли знакомые Анчоусу отрешенные лица жэковских работников, подвальное озеро пересохло, а дверь в подвал безнадежно запер мудреный замок. Вследствие этой катастрофы Анчоусу пришлось искать себе ночлега в чужих негостеприимных дворах. Несколько раз его истинно даосское отношение к жизни было поколеблено грубостью окружающей иллюзорной реальности. И даже вовсе не иллюзорными физическими воздействиями легкой степени тяжести.

Но тому, кто постиг философию жизни, сама жизнь помогает оставаться философом! Или, говоря попросту, нет худа без добра. Анчоус слишком отрешился от людского общества, заанахоретствовался в комфорте своего подвала. Странствия же свели его с весьма достойными людьми, людьми с биографией. Помнить они ее не особенно помнили, но багаж интеллигентности сказывался в их манерах и развлечениях. Благодаря этой встрече Анчоусу уже не приходилось думать о ночлеге.

Правда, и на солнце бывают пятна. Вот на днях: пустячная размолвка вбила клин между друзьями, развела их на время по разным дворам. Но интеллигентные люди отходчивы. Уже почти забылась, ушла в область преданий та бесприютная ночь за гаражами, где разочарованный Анчоус прикорнул прямо на траве под деревцем, таким же одиноким, как он сам. Он был отвержен и покинут. Заветная бутыль оставалась за пазухой, но она была пуста. А ведь он не просил многого. Ну пусть не целая бутыль – пусть! Но хотя бы половина! Кошмарно было засыпать в этой пустой, ледяной вселенной.

Кошмарным оказалось и пробуждение. Он разлепил веки. О ужас, бесчисленные детские ладошки (одни только ладошки, ничего больше!) жадно, отталкивая друг друга, тянулись к нему сверху. Он было решил – белая. Но как допиться до белочки, если пить нечего! Проморгавшись, Анчоус опознал в ладонях листья, осторожно выполз из-под кошмарного дерева и дал деру.

Друзья встретили его с распростертыми объятиями. О ссоре, как принято у людей приличных, не говорили, но в отношении товарищей к Анчоусу, подчеркнуто заботливом, ощущался гнет вины. Ему предложена была едва надкуренная и совершенно неподмокшая сигарета, ему достался глоток с донышка оставленной каким-то добрым человеком пивной бутылки.

Но что такое жалкие опивки с донышек? Анчоусу, понятно, хотелось еще. Так хотелось, что он привычным движением сунул руку за пазуху и извлек плоскую посудину, заполненную до половины. Весь он запрокинулся и превратился в распахнутый рот.

Ё-моё, заполненную до половины! – как куранты, ударили эти слова в мозгу Анчоуса, словно кто-то крикнул их внутри насаженного ему на голову медного котла. Он с трепетом вслушивался в их отзвук, пока жидкость из бутылки ввинчивалась в его внутренности. Товарищи беспомощно следили, как она исчезает там без остатка. Невыносимое разочарование в людях, ощущение утраты ценностных основ бытия придавили и обездвижили их.

– Ну и кто ты после этого? – едва сумел вымолвить незлобивый Витюша.

Он и сам не понимал, почему разговаривает с этим гадом, а не бьет его сразу, без разговоров. Так его оскорбляли только однажды, в далеком до нереальности детстве, когда он натаскал из соседских запертых чуланов на чердаке прорву макулатуры, а почетная грамота и слава достались гаду-однокласснику, присвоившему добычу под угрозой разоблачения.

Иван Иваныч же просто молчал, не в силах даже возмутиться.

Анчоус, пронзенный стыдом насквозь, взглянул на сосуд. Он был до половины наполнен той же жидкостью.

– Пожалуйте, Виктор, – вымолвил он, передавая напиток коллеге.

– Спа... спасибо, Анатолий, – отозвался тот, прикладываясь.

– Э-э-э, молодежь, совесть поимейте!

Иван Иваныч потянул емкость к себе и одним махом проглотил остатки. Анчоус – что значит навык философского восприятия жизни! – наконец завладел своей бутылкой и... тоже сделал немаленький глоток. Заполнена бутылка была ровно наполовину.

Всё часто забывал, что с ним случилось. А ведь оно не просто случилось, но продолжало случаться и всякий миг могло обернуться бедой. Но столько всего интересного было вокруг! Многое в этом новом мире нравилось-не-нравилось ему, радовало-не-радовало его, и Всё наслаждался острыми эмоциями на всю катушку. Мир был туговат, неподатлив, но разнашивался на диво быстро. Изредка уже удавалось почти полностью раствориться в нем. Ему определенно не хватало жизни, очень много в нем оказалось закоулков, где не пульсировали токи живой энергии. Здешние люди не умели простейшего, даже самыми покорными вещами не умели распорядиться собственной волей, не хватая их в руки и не прилагая сил. Всё, правда, наткнулся на одного чудотворца и даже помог ему немножечко, хотя и понял, что чудотворец поддельный. Вообще люди здесь вкладывали уйму сил в само свое существование. Только и делали, что тратили энергию, как только дух в них до сих пор держался!

Но было у этого недоделанного, скованного нелепыми запретами, опутанного правилами места одно громадное преимущество. Здесь ведать не ведали о Равновесии. Треклятом балансе сил, которому самоотверженно служила и высшая власть, и высшая магия в той вселенной, которую Всё самоуправно покинул. Здесь не знали подлинной силы хаоса – неисчерпаемости Возможного, но не знали и мертвящей силы порядка – диктата Непреложного. Это был свежий непуганый мир! А Всё обожал непуганых. С ними интересно и все можно. Здесь даже нет Одного!