Николай Ярославцев - Вождь из сумерек.

— Кудеяр? Друг царя. Богатырь и бражник. Забубенная головушка. Бежал от царской милости на большую дорогу, разбойничал во всю ширь славянской необъятной души, а под старость подался в монахи грехи замаливать.

— Куда?

— В монахи… — Рассеянно пояснил Стас, окидывая взглядом поле. Зрители все еще не спешили покидать зрелище. — У вас это добро еще не завелось. Разве что, волхвы — отшельники?

Повернулся к молчаливо — задумчивым конязьям.

— Вечером, господа мои, приглашаю на пир честной. Конязь Пересмысл любезно уступает нам свои палаты. Грешно победителей без пира отпускать. Хруст, Войтик — форма одежды парадная… Сударь волхв, займись застольем. У меня пока со знанием здешних обычаев туговато. А брат Зорень, я думаю, в совете не откажет.

Зорень еле заметно наклонил голову.

Приятно было услышать побратиму, что есть на свете и неизвестное вождю Станиславу.

А Стас терпеть не мог шумные многолюдные кампании. Много пьют, еще больше едят. Или наоборот. Много болтают, при чем не слушая никого, кроме себя. И стараются перекричать соседей.

Ему были больше по душе вечера вдвоем — втроем за бутылочкой старого незатейливого «портвешка» и неторопливая беседа под сигаретный дым и глухое ворчание забытого телевизора в углу тесной комнатенки. Все тихо, уютно. Все по домашнему.

А последние годы его единственным собеседником был напарник и друг, не смотря на изрядную разницу в возрасте, Леха.

И никаких тебе «ты меня уважаешь», и никакого покровительственного похлопывания по плечу…

Единственное, что его успокаивало, так это то, что непомерная спесь и высокомерие спасут его от их ладоней на своих плечах.

А вечером сидел со скучающим видом за столом, лениво потягивал сладкое вино и равнодушно посматривал на немыслимое убранство стола, который ломился от почти забытых в его веке кушаний, разносолов, золотой и серебряной посуды.

Пивень под неусыпным глазом Зореня размахнулся во всю ширь, не жалея козарской добычи, успокаивая себя тем, что все окупится рано или поздно сторицей. Если верить словам вождя.

Столы выставлены покоем, как где то прочитал Стас.

Во главе стола на сей раз не Пересмысл, а он — хозяин пира. За спиной его недремное око, Веселин, добровольно взваливший на свои плечи все известные к тому времени придворные должности. И наверняка умудрился спрятать под нарядные одежды свои верные ножи.

На столах молочные поросята, обложенные всякой всячиной, бараньи бочки дразнятся румяной корочкой. Птицы и птички. Дичь и выращенная в нормальных домашних условиях. Утки, гуси и разная мелочь, для которой еще и имени не придумано. В пере. И в противоестественной наготе. Тушами, тушками, кусками и кусочками. Жареное, печеное, вареное и томленое. Вина, настойки и наливки. В кувшинах, бочонках и бутылках.

Между столами еще стоит огромный стол. На нем кабанья, запеченная целиком туша, в окружении мелкого съедобного зверья.

За столами, а скоро и под столами, не одна сотня голов. Пьющих, жующих, кричащих. И снова пьющих…

А больше того на площади перед теремом, куда выкатили бочки с брагой и медом.

Там угощение попроще, но выпивки побольше. Угощаются без всяких церемоний, ковшами.

Зорень ест не много, но разборчиво. Знает толк в пирах. Впереди еще не одна перемена. И для всего надо местечко в коняжеском желудке приберечь. Сразу видно бывалого человека.

Пивень с тоской поглядывает на все это безобразие.

— Не жалей, Старый. — Шепнул ему прямо в волосатое ухо. — Пусть видят, что не голь перекатная приехала. Мы их еще научим репку чистить.

Слева в ухо бухтит Пересмысл.

За правым столом волчата.

Войтик сметает со стола все, до чего может дотянуться его рука. Управляется с поросенком, заедая его всякой птичьей мелочью. Хруст деловито ему помогает, очищая ароматный бараний бок.

Не отстают от отцов-командиров и подчиненные.

Они и здесь, за пиршественным столом, не хотят отдавать поле.

Принц Бодрен за столом держится просто, не кичась своим монаршим происхождением.

Рядом с принцем верный Рэдэльф. Привычно поглаживает пальцем кольцо, глядит задумчиво поверх столов. Что-то тревожит эльфа. Принц рядом, а смутен побратим.

Да и сам Стас стал ловить себя на том, что нет-нет да потянется ладонь ко груди. К тому месту, где греется ладанка с эльфийским камнем. Что-то не понятное происходит с ним. То сожмет душу ледяной холод, то опалит неистовым огнем.

За столом гвалт невообразимый. Кто, что и о чем кричит? А кому слушать? В этом деле главное свое успеть прокричать! А услышат ли, дело пятое…

Как в лучших домах или на корпоративных попойках артисты стараются перепеть, переорать, переплясать. Звуки невообразимые. Гудят, свистят. Трещат, бренчат, Брякают, звякают, крякают. Что поют, не понять. А хлеб отрабатывают честно. И без намека на фанеру!

Или местная самодеятельность?

Нет Толяна. Он бы утешил душу.

Вон и Войтик пренебрежительно надул губы. Песня не понравилась? Или отдувается от пережора? Хотя пережор, это не о нем сказано. В него, как в топку, совкой лопатой кидать можно. Когда разгорячится.

А Гордень Златкович приуныл.

И остальные соседи притихли.

Потряс их Войтик за грудки. Первый шоумен этого скучного мира. Целое цирковое представление разыграл. Надо отметить за старание. Медалюху какую-нибудь соорудить и нацепить на волчовку.

Князья Киевские своих дружинников цепями золотыми жаловали. Гривнами звались. На Войтикову шею голтяк в килограмм весом понадобится. Никак не меньше. Иначе не разглядят.

Мысли ленивые, путанные. Скачут туда, как мухи по столу с кабаньей тушей. Как стеклом отгородился от застолья.

Резвые ребята вдоль столов снуют. В чарки вино да меды подливают. Следят, чтобы гости дорогие не заскучали.

— Слав, может домой пора?

Сделал вид, что не понял Зореня.

— Неудобно. Гости обидятся. Не к Пересмыслу, к нам пришли. А мы домой…

— Я не про то! Язык до мозолей, в тряпку истрепал и все без толку. Все слова словно ветром уносит.

Стас улыбнулся.

— Все да не все. А вообще то ты прав.

Не договорил. Прислушался к шуму на крыльце. К громким злым голосам.

— Да, отступись ты, худая жизнь! Ты не понял, служба, я к другу приехал. Так и доложи!

Повернулся к Зореню, подмигнул волхву.

— Леха! Пьянку за версту носом чует.

Двустворчатые двери, не распахнулись. Разлетелись с треском, сорвавшись с кованых фигурных навесов и упали с оглушительным громом, не много не долетев до столов. А за ними, пролетев несколько метров, рухнул незадачливый страж.

— Вор! Как смел? В железа? — Загремел голос Пересмысла.

Поднялся, навис над столом. Лицо покраснело от вина и злобы.

Нашел кого пугать!