Андрей Легостаев - Разбитые скрижали

Справив дела, возвращаются на проспект. Посередине туннеля стоит один из очень уставших писателей и недоумевает: «Какая станция метро? Никак не узнать!»

На Интерпрессконе-96 одни из гостей (больше у нас никогда не появившиеся), развеселившись, выбросили из номера на седьмом этаже прикроватную тумбочку. Наутро, узнав об этом, Сан Саныч Олексенко поспешил уведомить оргкомитет:

— Почерк мой. Но не я!

Боря Завгородний на Интерпресскон-98 приезжать не собирался. Но его привез Евгений Лукин (который на вопрос «Что для вас фэндом и какое он имеет для вас значение как для писателя?» ответил: «Фэндом для меня — квартира Завгороднего. Значение имеет большое»). Они приехали буквально за полчаса до торжественного вручения «Улиток».

Моя жена подходит ко мне и говорит:

— Там в холле Завгородний стоит, трезв до неприличия.

— Подожди четверть часа, — на бегу ответил я. — Он же только что приехал.

Через полчаса Татьяна удовлетворенно сообщила:

— Борис уже в своей обычной форме. А то я уже беспокоиться начала — не заболел ли…

Дело было ранней осенью семьдесят шестого года, я учился на первом курсе, рядом с набережной Крузернштерна, и в перерыв мы всей группой курили у парапета.

Однажды, любуясь игрой невских волн, я заметил на каменистом дне маленький складной зонтик, очень похожий на японский. Тогда они только-только входили в моду, достать такой было чрезвычайно трудно даже втридорога.

Я дома сделал из стомиллиметрового гвоздя крючок, привязал его к бельевой веревке и на следующий день, после занятий, оставшись один, принялся вылавливать редкостный трофей.

Мимо проходил двадцатипятилетний парень, совершенно исчезнувший сейчас из жизни тип: длинные до ключиц немытые волосы, ярко-желтая куртка, черные клеши и в дополнение портрета — нестиранная тельняшка. Он был заметно навеселе.

— Ни хрена себе на какой крючок и леску ты рыбу ловишь? — подивился он.

Я помялся, но вынужден был объяснить и показать. Он увидел. Ход его мысли был для меня предельно ясен: такой зонтик стоит рублей шестьдесят, за червонец он его любой продавщице или швейцару отдаст, а червонец — продолжение веселья.

— Ну-ка, пацан, отойди!

Он принялся сам забрасывать крючок. Но Нева обманчива, кажется мелкой

— а глубока; кажется, что зонтик рядом лежит, а пятиметровой веревки не хватает.

Но цель видна и парень идет за двести метров на пришвартованный к пирсу буксир, выпрашивает лестницу и багор.

Опущу подробности и его чертыхания, когда ему пришлось погрузиться в уже холодную, несмотря на солнышко, воду до самого пояса — выражения, большей частью, были нецензурными (или все же — непарламентскими? но парламента у нас тогда и в помине не было, а цензура — была).

Он все-таки зацепил багром заветную добычу. Я смотрел на него с трехметрового парапета. Он вытащил зонтик из воды, рассмотрел и заревел мне снизу:

— И из-за этого, гад, ты меня в Неву загнал?!

Тогда и я увидел, что у него в руке игрушечный детский солнечный зонтик. А в воде казался, как настоящий складной японский.

Тут как раз мой трамвай подошел и я не стал ждать, пока парень поднимется по лестнице, так что дальнейшая судьба зонтика мне неизвестна.

Когда я сдал третий том «Наследника Алвисида» редактору, он предложил отметить это событие. Он сказал, что недалеко от издательства открылся ларек «как при застое». Действительно — разбавленное пиво, обкусанные до боли знакомые кружки и традиционная очередь. Стоим в предвкушении, довольные жизнью и тем, что работа завершена и можно хоть чуть-чуть расслабиться.

Подходит бабушка, просит на хлеб. Ну точно, как у Задорнова, только чуть другой нюанс.

Я протягиваю ей пятерку, Сергей Фроленок — тоже потянулся за деньгами. Он вынул купюру из кармана, не выбирая, а она оказалась рваной по центральному сгибу, держалась миллиметрах на пяти.

— Вы мне рваную десятку дали. Замените на другую! — словно кассирша в сбербанке проворчала старушка.

Сергей был настолько ошарашен, что заменил.

Я очень редко пишу под хмельком, таких случаев не больше десятка за все время и каждый раз это было либо начало нового произведения, либо очень трудный кусок, как правило одна-две страницы. Текст надо создавать с абсолютно светлой головой. Но вот придумывается под пиво гораздо лучше, и немалую часть времени я провожу у пивного павильона, обдумывая очередной поворот сюжета. Плюс там собираются замечательные люди и нередко то, что слышишь там, идет в текст буквально на следующий день. Причем у павильона на углу улиц Будапештской и Белы Куна собираются как люди, чей интеллект заметно превышает мой собственный, так и те, чей интеллект ниже какого-нибудь породистого пса.

Самое смешное, что влиять на творческий процесс могут в равной степени и те, и другие. Там я услышал как мудрости наподобие «Тяжелое похмелье грозит затяжным запоем», так и, например, рассказ о защищенной диссертации под заглавием: «Измерение изменения электрического потенциала шейки матки свиньи во время коитуса».

Там же ошивается постоянный персонаж — полубомж Леха, неопределенного возраста (но не младше сорока), со странным понятием о чести и долге. Он живет за счет каких-то угощений, пустых бутылок и попрошайничества, больше пьет, чем ест и кругозор у него соответствующий. Но!

Как-то я купил две бутылки пива, стою, курю, думаю. Он подходит и говорит: «Умираю». Я ему отдал вторую бутылку и намекнул, что хочу постоять один — это-то он понимает с первого слова (когда мешает и больше ему не отломиться).

А через полчаса-час подходит и говорит:

— Ну, брат, ты меня спас. Долг платежом красен. Я разжился тут на троих — вот твоя доля.

И протягивает бутылку жидкости для чистки стекол, в которой ровно сто семьдесят грамм. Он даже обиделся на мой отказ, хотя жидкость тут же из горла довольно шустро приговорил.

Есть такая писательница из Омска — Елена Мурашова. Я о ней давно не слышал, но в начале восьмидесятых она всех замучила своими рукописями приключенческих повестей, читать которые было невыразимо скучно.

На Фанконе-91 Лев Вершинин, после очередного обвинения Лены, что ее никто не понимает, заявил:

— А знаешь, мне очень понравился твой рассказ.

— Какой?! — оживилась Мурашова.

— Опубликованный в сборнике «Пристань желтых кораблей». Тот, который и называется «Пристань желтых кораблей». Очень достойный рассказ, мне понравился.

— Так это не мой рассказ, а Лукьяненко.

— Может, — задумчиво ответил Лев Рэмович, — поэтому и понравился….

На Фанкон-91 я ездил с женой и сыновьями. Тогда я работал у Сидоровича и издавал «Сизиф», соответственно, в качестве редактора журнала фантастики, я и ездил на коны.