Анна Овчинникова - Шут и трубадур

Голос Рэндери оборвался, но продолжал звучать в ушах Кристины и шута, постепенно затихая, и пол под ними качался все медленней, пока не замер совсем.

Только тогда шут вскочил и бросился спасать погибающий на конце факела огонек. Он подоспел как раз вовремя, чтобы вдохнуть в пламя новую жизнь, и старательно дул на просмоленное тряпье, когда за его спиной раздались тихие шаги.

Кристина подошла и опустилась на колени напротив трубадура.

— Рыцарь! — позвала она.

— Да, госпожа? — глухо отозвался Рэндери.

— Убейте Роберта Льва! Пожалуйста… — попросила Кристина.

Шут чуть не выронил факел.

Наступило долгое молчание, нарушаемое только клокочущим дыханием рыцаря.

— Почему вы просите его убить? — наконец спросил он.

— Потому что он негодяй! — исчерпывающе ответила Кристина.

Опять наступила тишина, во время которой Рэндери, казалось, собирался с силами для новой фразы. Когда он снова заговорил, в его голосе прозвучал мрачный укор:

— Роберт Лев любит вас, госпожа. Не стоит строго судить рыцаря, потерявшего голову от любви, если он порой нарушает правила куртуазности. Даже если граф лучше владеет мечом, чем стихом, и не может воспеть вас так, как вам бы этого хотелось…

— Как мне бы хотелось?! — перебила Кристина, и голос ее задрожал, как туго натянутая тетива. — Что мне бы хотелось — так это увидеть, как волки рвут его горло, а потом — как его поганый труп расклевывает воронье! Мне бы хотелось знать, что его душа корчится в самом жарком уголке ада! А еще мне бы хотелось стать могучим рыцарем — и убить его, а вы все боитесь его, хоть и называете себя рыцарями, все вы трусы, да, трусы, или такие же убийцы и негодяи, как и он!..

Выпалив это на одном дыхании, Кристина замолчала на миг… Но Юджин знал, что миг этот будет недолгим — если уж его сестру подхватила такая волна, она не остановится, пока не выскажет все, что хочет сказать, даже если потом горько пожалеет об этом!

Так и случилось — Кристина вскочила и, сжав кулаки, обрушила на Рэндери свою ненависть, так долго не находившую выхода.

Если правда, что человек, о котором заглазно говорят дурные вещи, начинает икать, наверняка в тот момент Роберт Лев удивил всех шапарцев своим неслыханно громким иканьем, ведь еще никто и никогда не желал ему таких адских нескончаемых мук, каких желала ему Кристина, склонившись в темноте над рыцарем Фата-Морганы.

Пронзительным голосом, иногда переходящим в почти шапарский визг, она кричала, как Роберт Лев напал на их замок — подло, без предупреждения, во время «Божьего перемирия», и с бандой своих прихвостней без труда взломал ворота. Она кричала, как его люди резали всех подряд и грабили, словно обыкновенные разбойники и бандиты, как Роберт Лев ввалился в ее комнату с мечом в одной руке и с факелом в другой и крикнул рвущимся следом рыцарям: «Назад! Моя добыча!»

Как на следующий день, едва умолкли вопли пьяных рыцарей, разграбивших винные погреба, она вышла из комнаты и, ступая по скользким от крови ступеням, пошла искать тела отца и брата. Всех уцелевших слуг Лев угнал к себе в замок, а как принял смерть ее отец, она так и не узнала, и даже тела его не нашла…

Дальше рассказ Кристины стал почти бессвязным, ее слова натыкались друг на друга, бились о стены и потолок и падали на пол бессмысленной грудой. Она кричала о старухе, которую Роберт Лев приставил к своей «жестокой донне» и которую она ненавидела почти так же сильно, как самого Льва; о привидениях, стонущих ночами в развалинах и требующих отмщения убийце; о том, как Лев время от времени появлялся в замке — иногда один, иногда с шайкой своих собутыльников, но никогда не появлялся трезвым, хотя и никогда не бывал пьян настолько, чтобы его можно было прирезать… Он вел длинные «куртуазные» речи, состоящие из одних ругательств и божбы, описывал перед хохочущими рыцарями прелести «владычицы своих грез» и требовал от нее ласк и поцелуев, а порой заставлял ее брата петь скабрезные песни — а она смотрела и смеялась, потому что если бы Лев узнал, что Юджин ее брат, то придумал бы что-нибудь поинтереснее, чем обрядить в лохмотья слугу, имевшего наглость быть чем-то не похожим на всю прочую дворню…

Ведь он вспорол живот незаконному сыну рыцаря Невилля, предал еще более лютой смерти самого рыцаря Невилля, затравил собаками барона Дитласа, чей замок лежит к югу отсюда!..

Тут Кристина взвыла и понесла такую околесицу, что шут в ужасе подумал, что она заговаривается.

Она вопила, что Роберт Лев продал дьяволу душу, что ему нужно вогнать в сердце осиновый кол и похоронить на распутье, как поступают с оборотнями и вурдалаками; повторяла, что графу была предсказана смерть в Торнихозе — а потом вдруг снова накинулась на рыцарство и всех рыцарей на свете и начала выкрикивать про них такие слова, что шут ясно вспомнил их конюха Банга: когда тот пьяный падал в лужу, послушать его собирались все слуги, а иногда подходил и сам барон…

— Вы трусы, трусы, трусы! — выкрикивала Кристина, и тетива ее голоса натягивалась все туже. — Сучьи выкидыши, грязные свиньи, клянусь кишками папы, крысиные хвосты!

— Кристина! — не выдержал шут и шагнул между ней и Рэндери…

…Который все молчал, как мертвый, и Юджин даже боялся представить, чем все это может кончиться.

— Что — Кристина?! — взвыла она, повернувшись к брату.

Ее голос взлетел на небывалую высоту и сорвался.

Тетива лопнула.

Кристина шагнула к стене, опустилась на пол, обхватила голову руками и замерла.

«Что же теперь будет?..» — подумал шут, но его смятенная мысль оборвалась, потому что наконец заговорил Кристиан Рэндери.

— Я не могу убить Роберта Льва, госпожа, — ровным голосом произнес он. — Что бы вы про него ни рассказали. Я ел его хлеб, провел ночь под его кровом, и пока я в его владениях, его жизнь священна для меня так же, как моя для него. Рыцарь, нарушивший законы гостеприимства, будет проклят и на том, и на этом свете…