Юлия Галанина - Мельин и другие места

Запомни, в мече этом сокрыта вся сила Руси. В него вложена душа родного края. Сам Сварог, Отец Небесный, в незапамятные времена отковал его вместе с первым кузнецом Кием. На вид он неказист, и не один витязь из княжьей свиты на него не взглянет. Да и простой ополченец положится на простой топор, чем на этот меч. Но ты помни, что, взяв его в руки, ты, Всеслав, обретешь помощь и поддержку всей земли Русской, а с ней наше заступничество. Но не дай ему пропасть или погибнуть! Голос Перуна зарокотал, подобно грому:

— Потому как погибнет с ним и земля Русская! И мы уж не в силах будем помочь. А Чернобог одержит верх, и наступит Ночь-ночей, в которой даже боги будут ничто без поддержки людей, чистых сердцем и твердых духом! Не допусти этого, Всеслав! Если чувствуешь, что тяжела эта ноша, то лучше не берись!

— Я смогу, Перун Сварожич! Ибо нет большей чести для воина, чем быть твоим побратимом! И нет большей чести для Твоего побратима, чем защитить отчий край от опасности! Я беру Меч! Клянусь своей честью оберегать Русь! И когда я это сказал, Перун достал засопожный нож и разрезал себе ладонь. А потом протянул нож мне, рукояткой вперед, в знак доверия. Я взял оружие Бога Грозы и сделал надрез на правой ладони. А затем мы с Перуном смешали кровь, как и подобает воинам и побратимам, скрепляя родство. Я почувствовал, как по моим жилам, вместе с капелькой крови сына неба разлилась неимоверная сила. Сила, которой достанет для того, чтобы перевернуть Исподний мир, а змея Волоса, ухватив за хвост, закинуть на Девятое Небо. Меня как будто пронизали молнии. Каждую косточку, каждую жилку в теле наполнили они. И заструившись, ушли в Мать Сыру Землю.

А Бог Грозы смотрел на меня и улыбался. Синие глаза его лучились искорками, которые только что прыгали по всему моему телу. И такими же искорками играла грозная секира в руках Бога. Искры силы, которая породнила меня с Небожителями.

— Теперь ступай, возьми Меч. Возьми и береги его, — сказал грозный Бог. — Когда тебе будет трудно, я приду на помощь. И если будет совсем тяжко — зови на помощь Отца моего, Сварога и мы все вместе с выручим тебя.

Сказал и исчез. Только гром пророкотал мне на прощание. А я подошел к алатырь-камню и взялся за рукоять меча. И тогда в небе прогрохотало еще раз, и молния, как будто соскользнув с ветвей дуба, заструилась к алтарю, обвила его сверкающей спиралью и стекла по мечу мне в руки. Я поднял Меч, засиявший, как грозовые сполохи, множество молний вырвалось из его клинка, испепеляя столпившуюся у препоны нежить.

Как попал к дому моего наставника, даже и не помню. Но то, что не ногами пришел, это точно. Какая-то сила подхватила меня и понесла. Я даже и моргнуть не успел, как уже стоял у порога, перед домом человека, заменившего мне мать-отца. Стоял и сжимал в руке Русский Меч, хранителем которого мне выпало стать. И то, сказать по правде, не жалел я о выбранной доле. Несмотря на свой малый возраст. Семнадцати весен от роду, отрок ранее срока ставший мужчиной и взваливший на свои плечи ношу, от которой не каждый витязь на ногах устоит. За такими размышлениями меня и застал мой учитель, вышедший из дому по какой-то своей нужде. Застал и был удивлен едва ли не больше, чем в первый раз меня увидев. Окинул меня странным каким-то взглядом и спросил:

— Вернулся уже, аль передумал за судьбой своей идти? Или мешок заплечный на меч выменял да решил в кром к князю податься ратником?

Сказал и хитро прищурился.

Так всегда у него бывало, когда хотел меня к действию какому сподвигнуть или чтоб я рассказал ему что-либо сокровенное, за семью печатями в душе укрытое.

— Ты же час тому как ушел? Передумал?

А сам на меч смотрит и синие глаза веселыми искорками играют. Тогда я и заметил, что глаза его на глаза Перуна похожи. А если и подумать как следует, то какими еще могут быть очи у детей Бога Грозы? Черными, что ли? И тогда я все рассказал Бояну. Потому как, нужен был мне совет человека, жизнь повидавшего и со всяким лихом привыкшим в одиночку справляться. Выслушал он меня и посоветовал единственно дельное, что могло быть. Схоронить меч, но так, чтоб всегда его можно было достать быстро. И жить себе жизнью простого волхва. Помогать людям да Правду прародительскую блюсти. И никому, ни одной живой душе не говорить о том, что мне судьбой уготовано. Ибо если узнают враги земли Русской о сокровище, которое способно землю отцов и прадедов оберечь одним своим присутствием, то придется мне бежать и таиться всю мою жизнь. Так я и поступил. А учитель мой вскоре покинул мир живых и отправился в пресветлый Ирий.

Воспоминания тесной чередой проходили перед моим внутренним взором. И, как и прежде, после каждого перерождения, я вспоминал вехи своей жизни. Жизни Всеслава чародея, заступника земли славянской. Первого ведуна и волшебника. Хранителя Меча. А мгновения все проплывали и проплывали. Сквозь сладкую дрему я слышал разговоры соседей в электричке, мерный стук колес на стыках рельс и голос диктора, объявляющий станции. Сознание было, как будто окутано пеленой воспоминаний. Я знал, что эти воспоминания приходят единственно для того, чтобы, вновь переродившись, подобно вечно юному Яриле, я не забыл данных обетов и не простил обид, нанесенных мне и бережно хранимой мной Родине. Погружаясь в сон дальше и дальше, я думал о предательстве, с которым не раз сталкивался на своем Пути.

Был самый конец зимы, и по-весеннему пригревшее Солнце — Золотой Щит Богов — подтопило снег на прогалинах, а лед реки Немиги за нашими спинами и вовсе стал опасным. Потемнел и напитался влагой. Перейти реку по льду, как задумывалось поначалу, было занятием самоубийственным и даже безумным. Не удержит тонкий лед, без малого, пятнадцать сотен ратников и конных витязей. В бронях и с оружием на тонком льду, мы были обречены. Я и воевода Мстан Тужирич надеялись увести войско на другой берег, который был крут преизрядно. Проводники, из местных охотников, знали тайные тропы, которыми можно было взобраться на отвесный берег. Взобраться и укрепиться. И там уж достойным отпором встретить превосходящее, мало не в семеро, войско целовавших крест под водительством трех братьев Ярославичей. Но Судьбе было угодно повернуть все по-другому, и спастись, или просто принять смерть, достойную внуков Сварога, нам, похоже, было не суждено. А сулилось нам умереть под копытами быстрой конницы, на манер Византийской, длинными копьями вооруженной. Полечь костьми, разменяв свои жизни на малую толику вражьего войска.

Ратники, измотанные переходом, но не сломленные, стояли за нашими спинами и готовились подороже продать свои жизни. В иных местах уже запели Песнь Смерти. Грузными камнями слова ее падали наземь. И, казалось, что из этих слов воины, обреченные на смерть и знавшие, что не будет им достойного погребения, складывали себе курганы. Так, слыхал я, еще при жизни поступали цари Египетские. Строили себе величественные усыпальницы, а после смерти упокаивались под их темными сводами. За моей спиной слышен был негромкий говор. Я знал говоривших. Один — кузнец, мастер каких еще поискать, ковавший в самом Киеве, второй — его младший сын, отрок четырнадцати лет отроду.