Вера Камша - ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись первая.

— А рысь?

— С ней легче всего. Зверюга умнее нас с тобой. Чуть стукнет дверь, он уже в чулане под лестницей. Знаешь, мне как-то спокойнее, когда она в доме. Ладно, я пошел. Сегодня у меня дан Ставек, вдова с Каравайной, близнецы Войяты и этот дурной Адам…

Симон облачился в аккуратненькую оранжевую мантию, навесил выданную уличным приставом лекарскую бирку, подхватил увесистую сумку и вышел, чмокнув невестку в худенькую щеку. Лупе машинально закрыла дверь, убрала со стола и, поставив на поднос кувшинчик с молоком, свежие лепешки и блюдечко с медом, поднялась в мансарду. До недавнего времени там царил Симон, хранивший под крышей запас трав и колдовавший над своими микстурами и порошками. Медикус засиживался наверху допоздна, нередко там и ночевал, а уходя, тщательно запирал дверь на несколько замков. Предосторожность была не лишней — охочий до выпивки единоутробный братец, как мотылек к свече, стремился к изготовляемому Симоном прозрачному зелью, на котором лекарь настаивал травы.

Когда страшной ночью, последовавшей за еще более страшными днями, в дверь медикуса заскреблись огромные лапы и выскочивший Симон увидел полумертвую королеву и огромную рысь, решение пришло само собой. Беглецов укрыли наверху. Привычки лекаря и натуру его братца знала вся округа — запертые среди бела дня двери и окна мансарды не удивляли никого из соседей, забегавших к Лупе или Симону за снадобьем от зубной боли, щепоткой перца или просто посудачить о недобрых временах.

Тарскийцы, сменившие эркардную стражу [68] Эркардная стража — городская стража, состоящая на жалованье у ратуши. , несколько раз прочесывали улицу, но домик лекаря Симона их влек куда меньше, чем харчевня «Коронованная рысь». Через несколько дней Лупе и Симон почти привыкли к своим гостям, однако известие о беременности Герики меняло очень многое.

Лупе тщательно заперла двери и задернула занавески — пусть думают, что ее нет дома, — и поднялась наверх. Молодая королева сидела на узенькой докторской кушетке, смотря в стену полубезумными глазами. Две с лишним недели назад к ним прибежала до смерти напуганная молодая женщина, не очень умная, молчаливая, но поводов опасаться за ее рассудок не было. Да, она вздрагивала при каждом звуке, не спала ночами, а в серых глазах постоянно стояли слезы, но Лупе и Симон надеялись, что это пройдет. Не прошло. Герика становилась все более замкнутой, стала отказываться от пищи, а во сне ее одолевали кошмары.

Лупе стала ночевать наверху, но тарскийка продолжала бояться. Потом начались обмороки, и Симон настоял на тщательном осмотре. Вывод и пугал, и успокаивал. Успокаивал, так как беременность могла объяснить все странности. Пугал, потому что в доме безвестного лекаря оказалась мать будущего наследника. Мало того, со дня на день должен был вернуться Родольф, отправившийся вместе с приятелем на свадьбу к племяннице последнего.

Леопина вздохнула и поставила поднос на стол. Женщина на кушетке даже не пошевельнулась, механически перебирая руками густой рысий мех, — Преданный, как всегда, пристроился рядом; в желтых глазах, устремленных на колдунью, застыл немой вопль о помощи. Лупе плеснула в чашку молока и присела возле тарскийки.

— Геро, милая, так нельзя. Ты погубишь и себя, и ребенка. Выпей.

Женщина медленно, словно преодолевая чудовищное сопротивление, перевела взгляд с пучка сухой полыни на Лупе. За последние ночи та вдосталь налюбовалась на вдовствующую королеву, но в который раз поразилась, как нелепо и жестоко судьба тасует карты. Дочь Годоя не была рождена для трона. Слишком слабая, слишком безвольная, слишком никакая…

Нет, Лупе никогда не понять, что в ней нашел покойный Стефан. Нежное лицо с крупным ртом и раньше безнадежно портила равнодушная покорность; теперь же это овечье выражение все чаще сменялось другим — отрешенным, устремленным в себя. Маленькая знахарка не сомневалась: молодая женщина стремительно сходит с ума, но сделать ничего не могла. Лупе обняла королеву за плечи и поднесла к ее рту чашку.

— Немедленно пей! — Та моргнула длинными золотистыми ресницами и послушно приникла к чашке…

Встреча вышла непростой. Каждый боялся показаться излишне взволнованным и при этом невольно ждал от другого откровенности, так что сперва они словно бы замерли. Выручил Жан-Флорентин, в присущей ему манере поздравивший Романа с возвращением и изложивший свое мнение о происшедшем. Смех, которого не смогли сдержать ни адмирал, ни эльф, смел все преграды.

Обиженный жаб, пробурчав что-то вроде того, что люди всегда смеются над тем, чего не понимают, и что смех без причины — признак не самого разумного существа, отправился навестить родственников. Болотница также покинула гостей, предоставив им искать в случившемся скрытый смысл. Оба не сомневались, что разгадка где-то рядом, но ухватить ее не могли.

Настроение не улучшил и рассказ об убийствах в Кантиске и Высоком Замке. Рене выслушал, помолчал, потом тихо произнес:

— Жаль Шандера, хотя иначе и быть не могло. Одна новость гаже другой. Я уже и забыл, когда слышал что-то хорошее.

— Феликс стал Архипастырем, — напомнил эльф. — В Кантиске все в порядке…

— Если не вспоминать о Филиппе, а вспоминать придется. Филипп что-то знал наверняка, а что-то подозревал. Потому он и искал эльфов, потому-то его убили. Только бы Феликс сумел заменить покойного хоть в чем-то!

— Ты тоже не веришь, что это обычный дворцовый, тьфу ты, храмовый переворот? Пусть даже с применением Недозволенного… Вдруг какой-нибудь безумец решил завладеть кольцом Эрасти и воспользовался честолюбием Амброзия, а мы ему помешали?

— Ты и сам в это не веришь… Когда время сходит с ума, случайности невозможны…

— Как ты сказал?!

— Это мне как-то сказали твои родичи.

— Рене, ответь, только честно. Сам-то ты понимаешь, что спасли тебя темные?

— Если ты сначала объяснишь разницу между тобой и теми, кто вытащил меня с того света…

— Видишь ли, эмико, я ни разу не встречал отринувших Свет, так что о них ты знаешь больше меня…

— Я знаю, что Норгэрель — хороший человек. Ты понимаешь, что я подразумеваю, говоря «человек», так что не лови на слове.

— Не буду. Как ты тогда вернулся в Благодатные земли?

— Я мог остаться с ними, но это означало, что я никогда не увижу Эланд.

— И?

— Ненавижу слово «никогда», хуже его может быть только «поздно».

Башню Альбатроса в Идаконе видно отовсюду. Массивное гранитное сооружение, воздвигнутое в незапамятные времена над бухтой Чаек, столь соразмерно, что кажется миражом, фантазией, тенью на фоне жемчужного северного неба. Одно из Чудес Ушедших Веков, она появилась задолго до того, как родоначальник маринеров, легендарный Терен, спустил на воду первый из своих кораблей. Время и стихии щадили башню, ее стены оставались первозданно гладкими, лестницы и бойницы не разрывали корни растений, а плиты пола казались уложенными вчера. Люди не осмеливались тронуть гранитное диво, пока Рьего, первый из назвавших себя паладином Зеленого храма Осейны, не счел, что для созванного им Совета не найти пристанища достойней.