Вера Камша - ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись вторая.

Мне следовало отправиться за Явеллу и схватиться с тварями из Охоты в их же логове, но я слишком мало знала. Если б только рядом был Астени или Роман! Эльфы поняли бы, что делать, и помогли бы. Оба, и отец, и сын, хоть и были Светорожденными, не брезговали странным, чуждым и враждебным Свету созданием, но след Романа затерялся, а у могилы Астени сейчас отцветают дикие нарциссы. Я осталась наедине со своим долгом и со своей вдруг нахлынувшей любовью. И я пришла к Шани. Лучший друг Стефана, он побывал в лапах регента и должен знать или хотя бы догадываться о том, что воцарилось в Высоком Замке.

Не могу сказать, что он был рад меня видеть. Скорее наоборот — очевидно, вспомнил, чем обернулась моя прошлая глупость. Измученное лицо, провалившиеся глаза, лоб, покрытый испариной… Этот человек жил в аду, но терпел. Жалость его даже не оскорбляла, она лишала его надежды.

Я спросила о Годое, он не понял. Посмотрел на меня с нескрываемым изумлением. Я что-то ему ответила и, сама не знаю почему, накрыла ладонью его ладонь. Меня пронзил тот самый липкий холод, который источала свора.

Те, кто не давал Шани жить, стали мне понятны, словно кто-то написал на стене огромными буквами их истинное имя. Они были вызваны из небытия противоестественным, мерзким заклятием и сотворены из ненасытного голода. Я видела их — две не принадлежащие нашему миру и нашему времени твари, вцепившиеся в Шани неким подобием щупальцев. Это были сторожевые псы Годоя, а вернее, сторожевые клопы, держащие пленника в повиновении между визитами хозяина. Теперь, разлученные с ним, они оказались прикованы к своей жертве. Только вычерпав до дна жизненные силы, только отдав тело Шани отвратительнейшей из смертей, гады обретут свободу и найдут более податливую добычу… Конечно, регент или кто другой из его шайки мог бы их отпустить, но ждать от Годоя милости?! Предоставленные же самим себе, сущности эти делали то, что умели, по капле высасывая чужую жизнь. Все усилия магов-медикусов лишь слегка замедляли их работу. Не знаю как, но я поняла, что Шани остается несколько недель, если… Если я его не освобожу.

Я знала, как это сделать, но это значило расписаться в причастности к подлой тарскийской магии, раскрыв себя не только перед Шани, но перед всеми, кто следит, не творится ли в Эланде волшба. Я еще раз взглянула на Гардани. Стефан попал в похожую ловушку, но Роман нашел способ приструнить тварей… Хотя то заклятье, похоже, было иным. Более умным и менее сильным.

Вот я и узнала главное, не расспрашивая и даже не думая. Мне обо всем рассказала моя собственная порченая кровь. Михай Годой не более чем подмастерье, втихаря повторяющий за мастером. Где-то обретается некто посильнее и поопытнее господина регента, до встречи с которым я просто обязана дожить. Можно было попрощаться и уйти, в конце концов, Шани был обречен, он меня не любил, я, нынешняя, его почти не знала…

Но я не ушла.

Герика молча смотрела Шандеру в глаза, и тот почувствовал себя совершенно растерянным. Женщина была права — она действительно страшно, неимоверно изменилась. Теперь в ней ощущались решимость и странная, завораживающая глубина. Шандер чувствовал, что сейчас что-то должно произойти, но словно бы со стороны. Он не боялся. Все происходящее казалось нелепым сном, потом тарскийка убрала ладонь с его руки, и мир вновь встал на свое место.

— Шани, — просто сказала она, — я могу тебя только просить никому не рассказывать, что сейчас будет. Но даже если ты не послушаешь, я не позволю этой мерзости тебя прикончить.

— Я не понимаю…

— Конечно, не понимаешь. — Она улыбнулась печально и ласково. — Я тоже не понимаю, что сейчас сделаю, но я это сделаю. И у меня получится.

Я прекрасно видела этих гадов, похожих на плохо сшитые подушки с хвостами-присосками по углам. Они висели за спиной Шани, вцепившись ему в затылок чуть выше ушей, в шею, где их щупальца сплетались — эта мерзость, ко всему, еще была влюбленной парой, — и в спину, возле лопаток. Твари чувствовали мое присутствие, но оно их лишь возбуждало. Безмозглые и ненасытные, они тянулись к заключенной во мне Силе, как змеи к теплу, оживая на глазах. «Подушки» стали медленно пульсировать, щупальца задрожали, усиленно вытягивая из уже полумертвого человека остатки жизни.

Мой приход обходился бедному Шани дорого. И я не выдержала. Расскажет он или нет, если я уйду, не вырвав его у этих туманных упырей, я не смогу смотреть в глаза Рене… Даже если избавлю всех от Годоя и его хозяина. Даже если никто ничего и никогда не узнает, я не отмоюсь до конца своей жизни, сколько бы ее ни оставалось. Я приготовилась. Главное — схватить обоих одновременно. Это удалось без труда — они подвоха не ждали. Сама не знаю, как у меня это вышло, но сгустки недоброй волшбы, наделенные волей и вечным голодом, обрели отвратительные, но вполне осязаемые тела, и я схватила их за раздутые, пульсирующие желудки. Ибо желудки и рты были для них самым главным. Я отодрала их от Шани, с трудом удержавшись на ногах, как если бы выдергивала из стены гвоздь. Бедняга в немом удивлении наблюдал за моими манипуляциями — разумеется, он же не мог ничего видеть! Это я не только видела, я ощущала в руках осклизлые, податливые, пульсирующие тушки, жгучие, как крапива, липкие на ощупь… Я держала их, борясь с извечным женским желанием отшвырнуть подальше «эту мерзость», а моя Сила, свободно изливаясь через пальцы, окружала их незримым коконом, лишая возможности двигаться, осознавать себя, наконец, жить…

К сожалению, я не могла убить их сразу, сохранив при этом жизнь Шани. Мне приходилось ждать, когда они исчезнут. Больше всего это походило на то, как если бы я держала в руках две тающие живые сосульки. Для того чтобы растопить этих жрунов — я знала даже их имя, они назывались финусы, — требовалось время, а оно встало и не желало двигаться с места. Руки немели, наливались усталостью, кожу на пальцах, похоже, уже разъело, но я держалась.

Рене второй час наслаждался обществом Жана-Флорентина. Философский жаб, пользуясь случаем, излагал свои взгляды на государственное устройство и его связь с развитием хозяйства и торговли. Аррой слушал вполуха, думая о своем.

Адмиралу было невесело и хотелось выпить, но в последние недели он и так пил достаточно и решил, что хватит. Нет, никто бы не посмел упрекнуть Первого паладина, а теперь еще и будущего короля в пьянстве, но Рене что-то делал или не делал не потому, что это кому-то нравится, а потому, что считал: так надо. Эландец с отвращением посмотрел на запотевшее окно, за которым тусклым пятном расплывался свет сторожевого фонаря. Он никогда не имел ничего против бурь, да и к дождю относился с уважением, если это был добрый шумный ливень. Этот же монотонный дождь выматывал всю душу, и вместе с тем он был спасением. Пока в Эланде дожди, таянцы не сунутся во внутренние болота, а дороги — что ж, дороги перекрыты.