Дмитрий Башунов - Ангелы над Москвой

— Ни в коей мере, уважаемый господин полковник. Вы вольны выбрать любые территории. На мой взгляд, целесообразно селиться непосредственно в местах дислокации наших подразделений. Предпочтительно — внутри охраняемых периметров. С другой стороны, никто не станет вам препятствовать, если вы отстроите свои населенные пункты и создадите собственные системы охраны. Можете даже от них отказаться — но, по моему личному убеждению, это было бы неразумно. О чем еще не могу не напомнить вам, а в вашем лице — и всему народу Эльмада — так это о традиционно популярных приморских районах планеты. Через несколько лет, когда сюда прибудут остальные жители Содружества Миров, они будут перенаселены… Впрочем, в принятии решения вы целиком и полностью свободны. Прошу штаб подготовить и утвердить график транспортных операций. У меня все, господа офицеры.

И маршал покинул зал заседаний. В своем кабинете он открыл шкафчик, достал оттуда объемистую бутылку ароматного темного бальзама и налил себе в стакан. Завтра, подумал он, самое позднее — послезавтра Эльмад предложит равномерно разбросать поселения по поверхности Земли, включая ее пустынные и полярные области. Выгоду они увидят еще и в эксплуатации подземных месторождений — если отыщут, конечно, что-нибудь интересное. Ну, эльмадцы въедливые, эти отыщут. За успех начинания!

Напиток мягким жаром окатил желудок, приятным теплом устремился к рукам и ногам. Посветлело во взгляде. Звуки приобрели особую четкость.

«Черт возьми! — подумал маршал. — Не взять ли день отдыха? Не слетать ли на Землю?»

Наконец-то Моргенштерн очутился в своей тарелке. Морочить головы пришельцам, восхищая их красотой и вызывая желание поймать и обуздать — это ему нравилось. Не хуже юной дебютантки он выхаживал, степенно тряся гривой, в поле зрения часовых. А то пробирала его игривость, и тогда он начинал носиться как заведенный, громким ржанием и гулким топотом оглашая окрестности. Порой он мчался на всем скаку к проволочному забору, выстроенному в полтора человеческих роста, и как будто собирался перемахнуть его, но потом передумывал, закладывал крутой поворот — такой, что копыта взрыхляли землю — и со свистом уносился прочь.

В такие минуты на него выходили полюбоваться все — и солдаты, и офицеры, и немногочисленные женщины-эльмадки, принявшие решение пожить в гарнизонах со своими мужьями. Жизнь в военном лагере текла скучно, без происшествий, и эльмадки отчаянно грызлись между собой, приводя в изумление своей нарочитой яростью и командиров-амдиэльцев, и солдат-элямцев, и собственных супругов, за время службы привыкших к почтительной вежливости в амдиэльских подразделениях.

Сверкающий на солнце конь скоро стал местной достопримечательностью. Его фотографии легли на стол маршалу, как образец местной травоядной фауны — и маршал, отметили адъютанты, был восхищен силой и изяществом зверя. Вот тогда-то гарнизон решил коня приручить и подарить маршалу. Солдаты поставили неподалеку от ворот кормушку и поилку, и попытались привлечь внимание животного то той, то этой едой.

Хитрый Моргенштерн капризничал: фыркал в раздробленное зерно, чем вызывал хохот эльмадской ребятни, увлеченно наблюдавшей за ним из-за забора; картинно морщился и тряс головой, попробовав слегка подсоленной воды, которую пили элямцы; а однажды, когда ему положили мясную пищу, перевернул кормушку и потоптался по ней всеми своими четырьмя ногами.

Людей к себе Моргенштерн не подпускал. Если кто-либо из амдиэльцев выходил, когда конь ел из кормушки, Моргенштерн убегал, как будто боясь. А вот маленького эльмадского мальчика, выбравшегося наружу через промежуток между проволоками, он просто не заметил. Эльмадский ребенок, по обыкновению своей планеты, решил угостить коня хворостиной. Моргенштерн удивленно обернулся, аккуратно вытащил из кулачка прут и со смаком сжевал его. После зубами подхватил ребенка за шиворот, поднес к воротам и поставил.

На следующий день матери сами вывели своих малышей, когда пришел конь. Они брали детей на руки и подносили их к конской морде, и Моргенштерн позволял себя гладить. Для воспитываемых окриками и подзатыльниками ребятишек это было новое ощущение. Примолкли и служаки, предлагавшие поймать коня петлей или сетью. Через неделю Моргенштерн катал на себе детей, и матери не боялись, что конь взбрыкнет или понесет. А еще через неделю инспектировать гарнизон приехал маршал, и Моргенштерн позволил ему, единственному из взрослых мужчин, прикоснуться к себе.

Наверное, этот конь и был главной причиной того, что маршал в качестве своей резиденции избрал именно этот гарнизон. Все видели желание главнокомандующего подружиться с великолепным животным. Но никто не знал, зачем ему это нужно.

А маршал не говорил. Ему уже несколько месяцев снились странные картины, где он и другие мужчины, усевшись верхом на таких же коней, проводили и принимали парады войск. Маршал даже подробно рассмотрел, запомнил и зарисовал упряжь, необходимую для удобного восседания на животном. Во сне, конечно, не особенно присмотришься, но логику всех ремней и постромков маршал усвоил.

Ему, правда, не слишком хотелось принимать парады: на Амдиэле не больно ими увлекались, но его новая и далекая жена, принцесса Лидмаха, толк в военных церемониях знала. И уж оценить всадника сумела бы. А маршалу до боли сердечной хотелось быть оцененным — причем именно ею, только ею, и более никем на свете.

Моргенштерн кокетничал с высокопоставленным военачальником и одновременно прикидывал: не пора ли выходить в маршальские любимцы? Или потянуть еще немного? Чтоб уж наверняка?

Полгода длилась оккупация Земли. Шесть месяцев войска изнывали от скуки и маялись бездельем. Патрули натоптали тропы, но ни разу им никто не воспрепятствовал совершать обходы. Строители возводили здания без единой помехи со стороны возможного противника, и в ход уже вовсю шли проекты совершенно гражданского характера: никак не укрепленные, ничем не защищенные. Семьи эльмадцев благоденствовали, и элямцы, глядя на них, завидовали: что стоило и им настоять на первоочередном переселении своих родных сюда?

Земля, прародина, судя по всему, была тем раем, откуда их некогда непонятным образом и неизвестно за что выселили.

Недоумевали только ученые-зоологи. По их мнению, планета просто обязана была давать приют множеству самых разнообразных животных. Их и было немало, но все отчего-то проявляли удивительную робость, старательно (и весьма изобретательно!) избегая контактов с людьми. Впрочем, половина ученых считала, что такова особенность местного психотипа всех живых существ, и предлагала считать такое поведение нормой. Другая половина готова была согласиться с этим постулатом, но так уж заведено в ученом мире: кто-то должен быть «за», кто-то — «против».