Ольга Громыко - Цветок камалейника

Пока йер лежал в постели, раздумывая, сможет ли он снова заснуть или пора вставать, окна посерели, и строевой храп за стенкой сменился скрипом кроватей и отрывистыми командами Хруска. Спать расхотелось окончательно. Архайн выбрался из-под слишком теплой для лета перины — управник расстарался, не приведи Иггр, высокий гость замерзнет, тем более что тот запретил закрывать на ночь окна, — бесшумно оделся и вышел через заднюю дверь, прихватив с собой только маленький кожаный мешочек.

На улице было свежо и пустынно. Выставленный Хруском караульный стоял у парадного крыльца и лузгал семечки, бездумно таращась на скачущую по дороге сороку. Птица, и та оказалась умнее, Архайна она сразу заметила и поспешила взлететь на трубу. Обережника даже это не насторожило. Подкрасться к нему со спины и придушить петелькой было проще простого. Плети он бы точно отведал, кабы нерадивость стража не играла йеру на руку. К тому же пройти мимо него по возвращении будет не менее забавно.

В конце селища Архайн заметил колодец и приостановился. Навес над срубом увивала лоза с листьями всех оттенков красного, от кричаще-алого до теплого рыжего. За десятки, а то и сотни лет камалея образовала такую толстую и прочную оплетку, что уже не нуждалась в частично сгнивших и выпавших жердях.

На краю сруба стояло наполненное ведро. Дураки селищане верили, что если Темному ночью захочется промочить горло, но для этого ему придется самому сдвигать крышку и крутить ворот, то он рассердится и испортит всю воду в колодце. Как будто он ничего получше себе выпить не найдет. И интересно было бы поглядеть, как именно Иггр станет эту самую воду портить?!

Архайн наклонился над ведром, зачерпнул кусочек отражения в ладони. Осыпь капель разбила оставшееся, зубы пронзило холодом. Беспокойство не проходило, напротив: йер словно приблизился к его источнику на расстояние шага… но в какую сторону?

Поверхность воды успокоилась, разгладилась. В полутьме навеса она казалась черной, как и отражающиеся в ней листья, словно туда смотрелось ночное небо с бессчетными звездочками.

Звездочками.

Так быстро?!

Неужели они истребили не всех жрецов?!

Неужели те рискнули провести вторую инициацию?!

Неужели она ее выдержала?!

Этого не может быть. Ему просто померещилось.

Ведро, опрокинутое ударом кулака, закрутилось на крышке колодца. Йер медленно поднял голову, уже зная, что там увидит.

Изнанка камалейного шатра была усеяна нежно-салатовыми, еще совсем мелкими, но, бесспорно, цветочными почками.

Джай потуже затянул пояс и вздохнул. Недавние переживания обернулись зверским голодом, уже не заглушаемым мыслями о смерти.

— Эх, придется завтракать этой дрянью. — ЭрТар уныло поглядел на вытащенный из торбы хлебец к сквашу, щедро посоленный и наперченный.

— Слушай, в едальне после тебя хоть что-нибудь осталось?! — Джай жадно выхватил его у горца.

— Конечно. — Охотник, не расстроившись, достал еще парочку. — Стол!

— Потому что в карман не влез?

— Потому что к полу прибит. Ты разве не заметил?

— Нет, я же не пытался его спереть!

— Я хотел его просто подвинуть. Ну ты и невнимательный, равнинник.

— Чего?! Да я один из лучших оритских обережников, тебя вон мигом на чистую воду вывел!

ЭрТар зажмурился:

— Ну скажи тогда, какого цвета у меня глаза?

— Что ты — баба, в глаза тебе пялиться? — смутился застигнутый врасплох Джай. — Ну черные.

— Сходи в лес за малиной [34] Как известно всем жителям Царствия Иггрова, дикая малина не плодоносит. ! — Горец торжествующе моргнул. Глаза у него оказались темно-синие, действительно смахивающие на черные из-за густых угольных ресниц и бровей. — А у тебя серо-зеленые.

— Конечно, ты же сначала посмотрел, а потом сказал! А у него? — кивнул Джай на жреца, надеясь отыграться.

— Темно-зеленые, — уверенно сказал ЭрТар. — А волосы, наверное, каштановые были. Обережничек, хе! Еле взглядом скользнул, пару примет запомнил и доволен. Если горец — значит, черноглазый, если с палкой — значит, хромой. Разбойники тебе небось свечки в храмах ставят!

Джай оглянулся на жреца, надеясь уличить горца в ошибке, но тот успел отойти на край поляны и, присев на корточки, пересыпал из горсти в горсть что-то мелкое, черное, приятно шуршащее.

— Что там у тебя? — Любопытный ЭрТар вскочил и подошел поближе.

— Семена камалеи. — Жрец распределил их по всей ладони и теперь сосредоточенно передвигал кончиком пальца. Блестящие, пузатенькие, они напоминали яблочные, только раза в два крупнее.

— А разве она цветет? Я думал, только побеги из корней пускает, как шиповник.

— До Воцарения Двуединого — цвела.

— Ты хочешь сказать, что этим семенам больше тысячи лет?! — Изумленный Джай тоже захотел полюбоваться на такое чудо. — А где ты их взял?

— Украл у Архайна.

— Наш человек! — восхитился ЭрТар. — А как ты их спрятать ухитрился? Так в кулаке все время и держал?

— Нет. — Делиться секретом жрец не стал, видимо, опасаясь, что тогда горцу в едальнях вообще удержу не будет.

— А зачем ты их перебираешь?

— Мне нужно то, из которого вырастет камалея. — Мужчина забраковал еще пару семян.

— А разве из ее семян может вырасти что-нибудь другое?

— Да. Камалейник.

— Но это же разные лозы! — не поверил горец. — У камалеи красные листья, и она целый дом может оплести, а камалейник синий, мелкий и ползучий, как ежевика.

Джай в разговор не вмешивался. Он и яблоню-то от груши только по осени отличал.

— Мужчина и женщина тоже не слишком похожи друг на друга. — Жрец, наконец, остановился на одном из семян, с виду точной копии остальных. Куда делись остальные, горец, к своей крайней досаде, заметить не успел — тваребожец сжал ладонь, а когда разжал, их там уже не было.

— А у камалейника семена бывают?

— Нет. Отстань. Мне надо сосредоточиться.

ЭрТар поскреб в затылке. Вопросов в конце разговора стало больше, чем в начале. Но, по крайней мере, наблюдать за своими действиями жрец не запретил. Он опустился на колени и аккуратно раздвинул траву, обнажив кусочек почвы. Пощекотал ее двумя пальцами, и та, распахнув неглубокую ямку, сглотнула камалейное семя. Мужчина вытянул ладони, словно греясь над невидимыми угольями, закрыл глаза — и земля почти сразу же заворошилась…

Архайн, не размыкая век, тряхнул головой, сбрасывая упавшую на затылок сосновую иголку. В лес его занес вовсе не коварный умысел, а необходимая для обряда почва и неприязнь к тупой обережи. Он терпеть не мог, когда кто-то пялится ему под руку во время Взывания. К тому же «манок» давался Архайну нелегко — приходилось не только сосредотачиваться, выходя на иной слой сознания, но и притворяться воплощением верности, самоотверженности и беззаветного обожания. Короче, таким же идиотом, как жрец. Тварь, в отличие от Иггра, не ограничивалась равнодушно брошенным комком силы. Архайну никак не удавалось отделаться от ощущения, что это взрослая, мудрая как мир и такая же прозорливая женщина, которая снисходительно выслушивает твой заплетающийся голос и, даже зная, что ты лжешь, выполняет твою просьбу, а потом с интересом наблюдает: ну?.. и что ты будешь делать?.. раскаешься или обнаглеешь еще больше?