Ольга Громыко - Цветок камалейника

— Чего гогочете, гуси недощипанные?! Меня сами Глашатаи за розыском надзирать поставили! — набрался наглости усач. — Скажете, неправду написал?!

Архайн перевел взгляд с листа на автора, и смех мигом утих.

— Правду, — мягко подтвердил он. — Писать, значит, любишь? Эй, Марахан!

Монах робко, по свежий синяк, выглянул из-за дверного косяка.

— Иди, иди сюда, не бойся. Определяю к тебе на постой вот этого Иггрового слугу: пусть посидит в засаде семерик-другой, дабы бродящие по округе тваребожцы не вернулись и еще чего не сперли. А заодно, чтобы не скучал без дела, пусть трактат твой набело перепишет. Для истории.

Обережь снова расхихикалась.

— Не имеете права! — резко осип усач.

— Зато я имею, — неожиданно поддержал йера Хруск. — Тебе дали боевое задание, вот и выполняй. Покуда я тоже кой-кому кой об чем не написал.

Воспрявший духом Марахан начал лепетать благодарности и заверения, но йер уже не обращал на него внимания.

— А голубочка, — Архайн поднял со стола котомку с трепыхнувшейся внутри птицей, — отдай. Он мне самому пригодится.

Лес снова сгустился и помрачнел, сменив дубовую листву на сосновые иглы. Одно хорошо: вместе с травой исчезла и роса, едва не пропитавшая сапоги насквозь.

Девица плелась в седьмушке выстрела позади парней, делая вид, что она не с ними. Брент зря надеялся, что она устанет или поколет ноги: похоже, подолгу ходить босиком ей было не впервой.

Ситуация казалась до боли знакомой.

Вот только способы ее разрешения у парней и у девушки оказались разные.

Спустя час монашка начала громко вздыхать.

Потом всхлипывать.

Затем откровенно рыдать.

ЭрТар остановился первым.

— Чего ты, э? — уже нормальным, сочувственным голосом поинтересовался он. — Никто ж тебя ни бил, не обижал… ну, украли чуть-чуть, ерунда какая! У нас в горах постоянно девушек крадут, один раз даже парня сперли, но он и то не жаловался!

— Да-а-а-а… — Девица безуспешно пыталась унять слезы, но только размазывала их по лицу. — Но не тваребожцы же! Лучше бы вы меня уби-и-и-или…

— Это с какого перепугу? — опешил присоединившийся к горцу Джай.

— А кому я теперь нужна-а-а-а?!

— Найдешь нового жениха, всего-то горя!

— Всего-то?! — Девушка резким движением сунула Джаю под нос свои запястья, на которых он только теперь заметил следы от рабских браслетов. — Вот с этим?! Да вы вообще понимаете, что наделали? Я хотела умереть! Хотела!!! Я надеялась, что хотя бы Иггр… что хоть он… У-у-уы-ы…

Женщины, как хорошо знал обережник, умели и любили плакать, полагая это чудесным, дарованным им Двуединым способом вить из мужчин веревки, тянуть жилы и заниматься прочими живодерскими изысками. Но в голосе несостоявшейся невесты звенели такие неподдельные горе и отчаяние, что Джаю действительно стало ее жалко.

— Пойдем. — Обережник сцапал монашку за руку и потянул вперед, ибо жрец, разумеется, и не подумал их ждать. Что ж, свадьба с Иггром — не худший способ вырваться из неволи. Поскольку Двуединому не пристало брать в жены рабыню, храм дает ее хозяину откупные [44] Разумеется, не настоящую цену, а символическую, причем хозяину полагается отказаться от денег, бурно радуясь и славя Двуединого за его выбор. и женщина обретает свободу. Но увильнуть от венца она уже не может: за порогом храма ее поджидает обозленный владелец, жаждущий поквитаться с ней за ущерб [45] Хозяину приходится возвращать храму неполученную сумму плюс штраф за продажу негодного товара. и «предательство». От хорошей же жизни к Иггру, как правило, не бегут… — Не реви, сейчас что-нибудь придумаем.

— Что??! Я уже почти настроилась! — всхлипывая, причитала на ходу девушка. — Почти просветлилась! Несмотря на этот проклятущий монастырь! И монахов, которые, между прочим, иногда заходили к моему хозяину! И развлекались вместе с ним! А тут вы!!! Ну почему я не умерла-а-а-а….

— Хэй-най, и ты из-за этого так рыдаешь?! — искренне удивился ЭрТар. — Подумаешь, умрешь немного попозже! Подождет тебя твой Иггр, перебьется. Заодно чувства на взаимность испытаете…

— Вы же сказали, что его не-е-е-ет…

— Это в святилище его нет! А где-нибудь в кустах, может, и есть [46] Горские гадки живут именно в кустах. ! И вообще — молодая красивая женщина, а ведет себя как старуха, у-у-у! Гроб она, видите ли, уже обжила, теперь можно и сжигать!

— Непра-а-авда! Я не в гроб, я в Иггровы ку-у-ущи-и-и! Там хорошо-о-о-о!

— Тут кущи тоже вродь ничего, — нарочито оглядевшись, сообщил Джай. — Густые!

— Придурки, — девушка покорно высморкалась в подсунутый лоскут, — а еще тваребожцы…

— Мы не тваребожцы! — возмутился обережник. — Кстати, как там тебя зовут?

— Радда… Ага, вы просто так по дикоцветью гуляете!

— О-о-о, — многообещающе протянул горец, — это длинная и интересная история! Тебе понравится!

«А мне даже повеситься, как нормальному человеку, нельзя», — тоскливо подумал Брент.

Скорость продвижения неуклонно падала: тринадцать выстрелов в час… десять… шесть…

С настроением происходило то же самое.

Присмирел даже ЭрТар — ему еще никогда не доводилось ходить к Границе лесом. Для того существуют мощеные, надежные дороги, солнечными лучами пронзающие тьму дикоцветья. Иггрово благословение не дает им зарасти, а налоги на содержание — покрыться выбоинами. И ни один разбойник не посмеет засесть в кустах у тех дорог, облизываясь на купеческие караваны — ибо кое для кого дорогой являются как раз кусты, куда, увы, не проникает очистительный взгляд Двуединого.

Деревья становились ниже, но вместе с тем крючковатее, толще и уродливее. Определить их породу было все сложнее — переплетшиеся ветви как будто срослись, породив смешанные побеги: колючки и листья всех форм и размеров, поодиночке и пучками. Кое-где торчали и вовсе лысые, бескорые прутья, похожие на ловчие щупальца каких-то тварей. А может, так оно и было?!

Корни, завидуя кронам, выпирали из земли, окружая стволы узловатой сетью. Казалось: вот-вот, и деревья поднимутся на них, как на ноги. Поменял цвет мох — с зеленого на черный, с бурого на ядовито-синий. Лишайники смахивали на настоящие лишаи, разъедающие кору. Умолкли и исчезли птицы. Дольше всех продержались вороны, достаточно зоркие и умные, чтобы не клевать отличающихся лишней крапинкой гусениц и не садиться на подозрительные ветки. Но в чащобах Приграничья стало слишком неуютно даже для них.