Ксения Медведевич - Ястреб халифа

— Ну и денек для меня! Всякая тварь радуется весне, и лишь я мучаюсь проклятой подагрой!

И принялся вытирать лоб платком, поданным маленьким черным мальчишкой. Парадная, украшенная драгоценностями и пером страуса чалма заставляла беднягу истекать испариной, да и златотканый халат не добавлял ему радости. Постанывая, Исхак ибн Хальдун в сердцах хлопнул черного мальчишку по курчавому затылку — чего сидишь, мол, массируй спину. Тот радостно оскалился и принялся разминать господину плечи.

— Тебе лучше не ходить сегодня во дворец, — спокойно и негромко сказал Тарик.

Ибн Хальдун застыл с прижатым ко лбу платком.

— Садись на своего мула, о Исхак, и поезжай прямо в поместье. Не заезжая домой, — нерегиль продолжал безмятежно улыбаться и смотреть на начальника тайной стражи прозрачными, как ледниковые озера, глазами.

Старый вазир опустил руку с платком, мягко отвел от плеч руки мальчишки — погоди, мол, — и тихо сказал:

— Да благословит тебя Всевышний, Тарик. Я обязан тебе.

И, подумав, сказал:

— А знаешь, Тарик, я тут подумал: а не составишь ли ты мне компанию? У меня в имении прекрасная соколиная охота.

Нерегиль покачал головой.

— В приказе было сказано — явиться в столицу, — тонко улыбнулся ибн Хальдун. — Ты явился, разве нет? Про то, что тебе нельзя из столицы уехать на охоту, в приказе не сказано ничего.

Тарик рассмеялся и сказал:

— У меня будет к тебе просьба, о Исхак. Разреши мне сегодня остановиться на ночь в твоем доме в Нахийа Шафи.

— Сегодня на ночь?.. — откликнулся ибн Хальдун, прищуриваясь. — Боюсь, мой друг, этой ночью мой дом тебе может уже не понадобиться.

— Это уж как судьба решит, — посерьезнев, тихо ответил Тарик.

И они, пристально посмотрев друг другу в глаза, поклонились и попрощались.

…Приложив ладонь ко лбу, нерегиль посмотрел в сторону широкой ухабистой дороги, над которой в безоблачном небе четко вырисовывался зеленый купол внутренней резиденции. На дороге поднялась пыль — в ее клубах резво рысили мускулистые зинджи-носильщики, раскачивая накрытый отрезом красного шелка треугольный паланкин. Завидев цвета халифа, люди шарахались у них с дороги.

Мальчишки подобрались, глядя на то, как посерьезнел и выпрямился их господин. Наконец, зинджи, тяжело дыша и поводя мокрыми вороными боками, установили паланкин прямо у края ковра, на котором сидел нерегиль.

Боковая циновка откинулась, но под ней оказалась натянута прозрачная кремовая ткань. Из-под нее высунулась смуглая тонкая ручка в широком прорезном браслете — пальцы невольницы сжимали крохотный свиток, запечатанный красным халифским воском. Тарик быстро взял письмо и вскрыл его. И, не сумев сдержать вздоха облегчения, улыбнулся.

На полоске дорогой бумаги-киртас была выведена красивым, каллиграфическим почерком всего лишь одна строчка.

«Хорошо, жди меня там, где сказал, во имя Милостивого».

Дом Исхака ибн Хальдуна в квартале Нахийа Шафи,

вечер этого же дня

Гассану никак не удавалось справиться с любопытством, и он то и дело украдкой поглядывал на всадника, гнедого хадбана которого он вел под уздцы. На идущей среди сосен песчаной дороге стремительно темнело, и Гассану становилось боязно: в темноте леса им могли встретиться и джинны, и разбойники, — и еще неизвестно, которая из встреч была бы хуже. Он бы уже давно запалил свечу, но господин строго-настрого приказал не зажигать никакого огня по дороге. Так и сказал: встретишь, мол, человека у калитки под стеной Алой башни, той, где тропинка вся чертополохом заросла, посадишь на коня и отведешь сюда вот. В здоровенный пустой дом посреди огромного парка, где среди сосен и зарослей лещины бродили олени и косули.

Завидев впереди высоченную знакомую ограду — в два человеческих роста, из тесаного серого камня, с мощными воротами, перед которыми лежали, по местному обычаю, каменные львы, — Гассан обрадовался и даже прибавил шагу.

И снова украдкой кинул взгляд на человека, который раскачивался в высоком ашшаритском седле на спине хадбана. Вроде человек как человек: юноша в тюрбане сизого шелка, безо всяких украшений, — но в дорогом узорчатом кафтане с золотыми пуговицами. В простых белых штанах и сандалиях. На поясе висела старинная красивая джамбия.

Гассана смутно что-то беспокоило, только он не понимал — что. Что-то было с этим юношей не то. Кафтан дорогущий, не нашей выделки, аураннского шелку, — а штаны под ним из обычного хлопка. И тюрбан какого-то странного цвета — может, Бану Марнадиш такие носят, кто их знает, они на границе живут, может, у них всю одежду в такие цвета красят. Потому как Гассану не приходилось видеть еще шелка цвета голубиного крыла.

И вот еще что: зачем лицо-то краем тюрбана закрывать? Темнота кругом, нет никого — чего как баба заматываться?

Пока Гассан возился с ключом: вставлял в большую скважину и с трудом проворачивал, — странный юноша неподвижно сидел в седле. Прямо как господин — тот тоже мог замирать, как сторожащая мышь кошка, — в лице ничего не дрогнет, руки не шевелятся, даже глаза не мигают, только жилка на шее бьется. Аж жуть берет — мало ли, вдруг его колдовством заморозили, и он так и останется сидеть обмершим статуем.

Наконец ворота со скрипом растворились, и конь мягко зашагал по песчаной дороге, сплошь засыпанной длинными мягкими иголками. Среди прогалин пушилась молодая, тонкая-тонкая травка. Впереди горели факелы по обеим сторонам двери в огромную покинутую усадьбу — Гассан сам их зажег, перед тем как сойти с высокого, заметенного прошлогодней листвой крыльца.

…Перед серыми, затянутыми песком и хвоей ступеньками юноша спешился. Спрыгнул с седла прямо рядом с Гассаном — и тот чуть не обмер. Запах. От юноши пахнуло сильными мускусными духами. Да это не юноша, сверкнуло в голове Гассана, и все встало на свои места. Конечно, это переодетая мужчиной женщина.

И, густо краснея и отворачиваясь — темно, но мало ли, заметит, — он принял из ее тонких рук поводья. Их пальцы и рукава нечаянно соприкоснулись, и у Гассана внутри все сладко замерло. Ух, красивая, глаза какие большие, и губы… такие… тоже большие.

И, тяжело дыша и переживая, не решаясь более оглядываться, он повел коня в пахнущую затхлым сеном конюшню. А таинственная женщина поднялась по ступеням — и скользнула во мрак двора перед господским домом.

Ее шаги гулко отдавались в пустующих покоях — Айша шла вдоль расставленных на полу светильников. Узконосые глиняные лампы с ароматическим маслом — к запахам пустого, запертого на зиму дома теперь примешивался густой аромат алоэ и шаммамы — горели далеко друг от друга, так что приходилось внимательно смотреть, нет ли под ногами ступенек.