Тамара Воронина - Надежда мира

А самое большое, что могут найти менты, – это брошенный в лесу «форрестер», и то вряд ли. Да покореженную дверную раму, если она не самоуничтожилась после их ухода. Или если ее не уничтожила эта самая «Стрела» – так, на всякий случай, вдруг там каким-то магическим манером записывается информация о тех, кто сквозь нее проходит. Тарвик-то ладно, нормальный авантюрист на жалованье, а вот некая рыжая особа…

Она думала о своем, не обращая внимания на жалобные возгласы топтавшихся сзади мужчин. Вот такие мы: со слабыми и беззащитными – герои, а после начальственного недовольства в ногах валяться готовы. Ну и валяйтесь. Доброта Жени Ковальской сиротливо валяется на тумбочке возле дивана в ее скромной однушке… Сколько лет должно пройти, чтобы ее признали умершей, а родители получили право наследования? Ведь, похоже, много. А жаль. Смогли бы продать квартиру и вкусно жить на вырученные деньги. Или продать свою хрущевку и Женину «улучшенной планировки» и купить взамен приличную современную «двушку», хоть на старости лет пожили бы «как люди». Они ведь не были злыми или жестокими, и будь они материально обеспеченными, не пилили бы Женю на неудачное замужество и еще более неудачного ребенка. А нищета кого хочешь сделает раздражительным. Разочарование в жизни и осознание того, что ты, по сути, никому нафиг не нужен, что государству на тебя наплевать, скажи спасибо, что и вправду дустом не посыпают, что никаких идеалов не осталось, даже тех липовых, что сопровождали всю жизнь, – это все тоже оптимизма и мягкости не добавляет. Неудачники могут быть замечательными людьми, только если они себя неудачниками не считают, просто живут как живется. Но если ты вдруг (или постепенно) осознаешь, что ты – ноль, а то и вовсе отрицательная величина, что ты просто пыль под ногами эпохи, ни на что не способен, даже просто нормально прокормить свою семью, ты обязательно станешь искать виновных, а обвинять себя – это обидно, да и не всегда справедливо. Не всякий может быть сильным, не всякий поднимается после того, как судьба с размаху бьет то по маковке, то по морде. А по большому счету, если абстрагироваться, то маму с работы уволить должны были еще до эпохи реформ, потому что в науке она была полным нулем, зато умела красиво оформлять отчеты и правильно проводить какие-то анализы. Папа, может, был толковым инженером, да вот только разработки, которыми занимался их проектный институт, и в советские-то времена никому не нужны были. Не повезло им. Не сумели приспособиться. А Женя сумела. Может, она была моложе, чихать хотела на замшелые псевдоидеалы типа морального кодекса строителя коммунизма, была вынослива и способна пахать по шестнадцать часов в сутки. А родители – не способны. Папа в советские времена подрабатывал иногда вечерами, да ведь днем зато не упирался: он проводил время на работе, но больше чай пил, о политике разговаривал да в шахматы с дядей Костей Семиным играл. А о маме-то что говорить…

Женя не гордилась тем, что сумела. Ее заставила жизнь, к тому же не было в ней этой «тренировки» последних лет застоя, когда апатичная страна только посмеивалась над властями, а власти полагали, что все воруют… Чем тут гордиться? Тем, что способностей в тебе больше? Разве мама виновата, что у нее английский «со словарем», то есть никак, а у дочери явные и заметные способности даже к экзотическим языкам и хороший музыкальный слух, позволяющий освоить чужое произношение и интонацию?

И тут, на бревне перед прудиком, под бормотание кающихся грешников, Женя поняла, что окончательно простила родителей. То есть совсем. Не любили особенно, ну так ведь и она тоже – не особенно. А после самых страшных лет так и вовсе никак… Женя еще помнила, как вдруг осознала, что не любит маму с папой. Вообще. Словно абсолютно посторонние люди, с которыми она волей судьбы провела детство и юность. Любящие – понимают, а они не понимали, зачем она сохранила ребенка, почему не оставила его в роддоме, ведь даже врачи предлагали. А почему сохранила, почему не оставила, Женя и сама не очень-то понимала. Не могла. Не хотела. Он был такой крохотный, такой беспомощный, такой никому не нужный … Что было бы с ним в доме ребенка? До дома инвалидов он и не дожил бы, потому что даже с мамой он прожил всего ничего. Маленький, несчастный, не понимающий… Женя потом пробовала себе представить, как сложилась бы жизнь, если бы малыш не умер. А никак, наверное. Так же бы рвала жилы на переводах, уроки бы давала, английский нынче в ходу, знатоки пользуются спросом. Ну вот ни машины, ни квартиры, ни штанов за двести баксов не было бы – так разве ж в этом счастье…

Звуки позади прекратились. Женя осторожно обернулась и так и замерла. Мужчины ушли, убедившись в ее безжалостности, и замерла она по другой причине: она увидела Риэля. Он стоял у открытого окна, обнаженный и действительно очень красивый. Почему я раньше не замечала? Сзади него нарисовался тан Хайлан и принялся целовать его в шею – вот потому Женя и окаменела. Не то чтоб ее смутили увиденные ласки. В конце концов не девочка и даже всякого рода порнушку видела, включая и гомосексуальную, как-то напились втроем с Люськой и Милочкой и посмотрели. Женя не столько кино помнила, сколько их комментарии и оглушительное веселье. Риэль чуть склонил голову, прикрыл глаза, и лицо у него было такое… какое, наверное, было у Жени, когда Вик целовал ее в основание шеи – весьма эрогенная зона, Женя просто млела под его губами. Руки Хайлана скользили по голой груди Риэля, спускались вниз – окно доходило Риэлю до пояса, но и по его лицу было ясно, что там, внизу, делали пальцы Хайлана. Он повернул голову, подставляя Хайлану лицо, и Женя подумала, как странно видеть целующихся мужчин, но это ничуть не менее красиво, чем обычная пара. Потом вдруг Риэль закусил нижнюю губу, лицо его исказилось – и не болью, стало небывало красивым, и Женя испуганно отвернулась, чувствуя, как щеки заливает краска. Стало жарко. Она боялась шевельнуться, чтобы ее не заметили, впрочем, им обоим было явно не до нее. Даже отсюда она услышала судорожный вздох и протяжный стон. Выждав еще минут десять, она наклонилась к воде, разогнала жучков и умылась. Похоже, Риэлю это все не так уж неприятно…

Наутро ее снова пригласили к завтраку. Тан Хайлан был все так же бодр, радостно сообщил ей, что Риэль дрыхнет, предложил в этом убедиться и ее отказ воспринял спокойно. С полчаса он просто рассказывал ей, какой Риэль замечательный, даже где-то трогательный, да как он нравится тану, и Женя не выдержала:

– Но если он так нравится вам, тан, зачем вы его мучаете?

– Мучаю? – усмехнулся он, не выказывая намерений порвать Женю в клочки. – Интересные муки… Ты же видела нас вчера. Не красней. Ты взрослая девочка. Что ты видела на лице Риэля – отвращение? Или страсть?