Тамара Воронина - Надежда мира

Еще через полмесяца Женя отупела настолько, что повторяла одно и тоже на автопилоте. Она похудела, как не худела никогда в жизни. Брюки сваливались, а ремня у нее не было, и она поддерживала их руками, пока стражник не посоветовал: «Надела бы ты платье, девушка, а то ведь того и гляди штаны потеряешь». Женя послушно натянула платье, переставшее облегать грудь и талию. Оно хотя бы не съезжало. А на платье обнаружился шарфик. Женя постирала брюки в раковине, обильно смачивая их не только водой, но и слезами, потому что все время вспоминала, как они с Риэлем выбирали эти штаны в лавке старьевщика. Утром они высохли, и Женя снова переоделась, продернув шарфик вместо ремня и туго стянув его на талии.

После этого прошло всего три дня, как стражник велел ей собираться с вещами. А она и не распаковывалась. Как сняла платье, так снова засунула его в рюкзак, не озаботившись тем, чтобы свернуть аккуратно. Женя накинула лямку на плечо и взяла в руки футляр лютни – слезы немедленно потекли по щекам. Сами по себе. Она не всхлипывала даже, словно кран открылся – и все. Привели ее не в привычную комнату для допросов, а в другое помещение, где вдруг вернули подаренный Райвом кинжал и выпустили из тюрьмы. Без объяснений. Без комментариев. Открыли дверь и слегка подтолкнули в спину. Женя на подгибающихся ногах перешла дорогу к другой стене из неровных камней, села прямо на землю, прислонившись к этой стене, обхватила колени и подумала, что жизнь кончилась. Идти ей некуда, потому что дорога имела смысл с Риэлем. И только с ним. Искать Райва? Они договорились встретиться на Каренском состязании, до которого еще далеко… и не хочется. Никого не нужно: ни Райва, ни Тарвика.

Она прижалась лбом к коленям. Так и буду тут сидеть. Пусть хоть палками гонят, хоть что делают, с места не стронусь. Пусть. Все равно .

Одиночество, оставшееся в прошлом, вернулось во всей своей красе и злорадно осклабилось. Обрадовалась? Друг у нее появился? А не положено тебе. Не судьба. И плачь или не плачь, ты одна. И никогда больше о Риэле не услышишь.

Женя заплакала, как в детстве, тоненько всхлипывая, тихонько причитая. Солнце медленно перекатывалось через улицу, большое и тяжелое, ненужное. Тени укорачивались, стирались, превращаясь в узкие полосы. На улице не было ни единого деревца, только эти неровные стены. Тут – тюрьма, а тут – черт знает что.

Потом что-то изменилось. Посторонний звук? Тишина нарушилась скрипом и лязгом, и снова вернулась. Здесь даже птиц не было. Что делать птицам в тюрьме?

Что-то заставило Женю поднять голову. Две мужские фигуры. Одна высокая и тонкая…

– Риэль! – взвизгнула Женя и рванулась ему навстречу. Она и не знала, что он может обнять так крепко. И что она сама может так крепко обнимать, тоже не знала. И пусть дыхание перехватывает, и пусть сердце выскакивает. Риэль. Живой. Остальное – приложится.

– Женя, – почти беззвучно произнес он.

– Я бы на вашем месте друг от друга отцепился и постарался подальше от этого места свалить.

Голос был знаком, шел извне, потому был неинтересен и несущественен. Но это был голос Тарвика, и Женя кое-как вспомнила, что и он был в той же тюрьме, потому и выглянула из-за плеча Риэля. Так странно было видеть его улыбку. Нет. В том-то и дело, что не его . Ни Вик, ни Тарвик не умели улыбаться так – понимающе-устало-грустно-нежно. И все одновременно.

– И если есть хоть какие-то деньги, стоит воспользоваться транспортом, – добавил он. Риэль повернул голову и виновато сказал:

– Я не думаю, что от наших денег осталось хоть что-то. Стражники есть стражники…

– Тогда ножками. И все равно подальше. Неужели тебе самому этого не хочется?

Риэль, однако, еще постоял, прижимая к себе Женю, не меньше минуты, потом отпустил, но ненадолго, она только успела надеть рюкзак с лютней, как он вцепился в ее руку. Женя потерлась щекой о его плечо и наконец сказала:

– Привет, Тарвик.

Он хмыкнул, огляделся по сторонам и решительно свернул влево. Неужели он знает и этот город, и это место, или просто по давней привычке берет решение на себя? Налево, значит, налево, доверь вам, людям творческим, направление выбирать, вы полчаса еще на месте протопчетесь. А люди творческие послушно потащились следом. Ведомые. Нравится ему быть лидером – пусть будет, потому что у него это получится лучше. Хотя бы потому что абориген, в отличие от Жени. Да и сил у нее не было ни на что, кроме как медленно идти поближе в Риэлю и не выпускать его руки. Живой.

Тарвик привел их на «автобусную станцию» – и как вовремя, вот-вот должен был отправляться дилижанс. Куда – наплевать, главное, что отсюда. На всякий случай Женя вытащила свой кошелек – деньги были целы. Все двенадцать золотых и полтора десятка дин. Тарвик отдал золотой кондуктору, он же водитель, он же хозяин, и они разместились на голых лавках под открытым небом.

Часа через четыре невероятной тряски (захочешь вздремнуть – не получится) они доехали до постоялого двора, и Женя возрадовалась было, но напрасно, потому что Тарвик успел догнать уже отходящий дилижанс, отдать еще золотой, и снова они тряслись, отбивая зады на скамейках, а там и начало темнеть, и от второго постоялого двора они пошли уже пешком, пока Риэль не сказал покаянно:

– Я не могу больше. Так устал…

Тарвик тут же свернул в сторону, под прикрытие невысоких, но отвесных горок, неловко, одной рукой развернул одеяло и скомандовал:

– Ложись.

Риэль выглядел таким виноватым и таким несчастным, что Тарвик не поленился надавить ему на плечо, усаживая на одеяло. Женя стащила с его плеч рюкзак, утяжеленный виолой и флейтой. Риэль успел поймать ее руку и прижать к лицу.

– Я так боялся за тебя.

– Голову дам на отсечение, – заметил Тарвик, – что она не меньше боялась за тебя. Сядь, Женька, я принесу дров, а то ведь он пойдет за тобой. Сядь, не мельтеши. Вон целый куст гарты, плевать мне на экологию – обломаю.

Женя сняла рюкзак и села рядом в Риэлем. Господи, какой же он…

– Ты так похудела, – прошептал он. Он боялся спрашивать, как боялась и она.

– Я совершенно в порядке, – торопливо сказала она, – честное слово, меня пальцем не тронули, даже не кричали на меня. Клянусь!

Он просиял и почти сразу утомленно закрыл глаза.

– Так устал… Не уходи.

«Не дождешься, – подумала Женя и погладила его по щеке. – Никуда и никогда. Пока нас не разлучит смерть».

Тарвик принес охапку свеженаломанной гарты, затейливо сложил и поджег. Неровный свет заиграл на его смуглой и бледной коже – даже в этом полумраке было видно, как он бледен. Женя почувствовала угрызения совести за то, что почти не вспоминала о нем.

– Спит? Ну пусть спит. Жалко, что не поел.