Кристоф Хардебуш - Ритуал тьмы

И все же охотник не терял самообладания. Его кисти совершали привычные движения, как и сотни раз до того.

Волк шелохнулся. Медленно и величественно он направился к человеку. Заметив это, мужчина выругался, и его дыхание вырвалось изо рта белым паром; этот пар смешивался с пороховым дымом, сливаясь с туманом.

Тщательно закрыв пороховой рожок, охотник достал из кожаного мешочка на поясе пулю, опустил ее в дуло и вытащил из-под ствола шомпол. Только после этого он позволил себе посмотреть на волка, который двигался все быстрее.

Мужчина поспешно загнал пулю и заметил, что волк уже бежит. Охотник не воспользовался пыжом. Он опустился на колено, насыпал порох на полку ружья и внимательно посмотрел на животное.

Волк приблизился. Он скалился, показывая зубы, и по-прежнему не сводил удивительно умных глаз с человека. Это был крупный зверь с густым, почти черным мехом и парой белых волос на морде. Учитывая размер и ширину плеч, он, несомненно, был вожаком стаи. Вряд ли какой-то другой волк осмелился бы бросить ему вызов.

Охотник понимал, что у него осталось времени всего на один выстрел, и потому заставил себя глубоко вздохнуть, поднося ружье к плечу. Все в человеке противилось этой медлительности, требовало стрелять, убить этого волка, но охотник сперва успокоился и тщательно прицелился, и уже тогда выстрелил.

Пуля отбросила зверя назад, сбив его, так что волк закачался. Точное попадание, прямо в грудь. Блестящий выстрел. Идеальный выстрел. Охотник гордо улыбнулся.

Но волк вновь поднялся и парой прыжков преодолел последние метры. Мужчина успел схватиться правой рукой за охотничий нож на поясе, левую же выставил перед собой. Удар тяжелых черных лап швырнул его на землю, ружье отлетело в сторону. От холода у охотника перехватило дыхание, корни и камни впились ему в спину, но это было ничто по сравнению с чудовищной болью от вонзившихся клыков. С жадным рычанием зверь впился ему в горло.

Вопли умирающего еще долго оглашали лес.

А когда вновь стало тихо, ворон каркнул еще раз.

— Стояла мрачная грозовая ночь, — юноша нервно отбросил темный локон со лба. — Величественные вершины Альп были окутаны тучами, столь хмурыми и угрожающими, словно облачились в траур.

С каждым произнесенным словом волнение отступало. Теперь ему не мешали даже взгляды слушателей, собравшихся в прохладной комнате. Всего несколько мгновений назад юноша думал, что не сможет произнести ни звука, теперь же слова вдохновенно слетали с его губ. История шла своим чередом, повествуя о молодости безумного монаха, который вскоре повергнет в ужас жителей деревушки чудовищными преступлениями.

Все вокруг стало для юноши неважным. Огонь в камине не мог разогнать мартовский холод, за высокими узкими окнами садилось солнце, но в этот дождливый день оно все равно источало лишь слабый свет. На книжных полках под потолком уже лежали глубокие тени, и бывшие владельцы дворца неодобрительно или задумчиво наблюдали за молодым литератором — зависело от того, под каким углом смотреть на их портреты. Время от времени в комнате скрипели стулья, когда кто-то из слушателей шевелился, но в целом помещение наполнял лишь голос чтеца…

…Его слова, ведь он сам написал эту историю. Мальчик писал ее, используя каждую свободную минуту, перевел множество листов бумаги, вновь и вновь покрывая пол разорванными страницами, когда ему не нравился результат. История была зловещей: страшная сказка, с моралью.

С каждым предложением голос юноши становился все увереннее. Он расправил плечи и ходил перед слушателями взад-вперед — к этому он старательно готовился в своей комнате перед зеркалом. Левой рукой он жестикулировал, этому приему его долго обучал преподаватель риторики. Якобы так действовал рукой еще Цицерон и его последователи. Мальчик вживался в образы героев, шепелявил, говоря от имени трактирщика, смотрел свысока в роли одержимого своей властью синьора.

Ему казалось, что он сам находится среди величественных Альп, столь удачно описанных им, и чудилось ему, будто в тени комнаты скрывается монах с горящими безумным светом глазами.

История заканчивалась триумфальным финалом, ярким крещендо: злодей получал по заслугам, а герои побеждали.

Запыхавшись, утомленный юноша наконец взглянул на собравшихся.

— Браво, Никколо! — воскликнула девятилетняя Марцелла.

Ее темные локоны подпрыгнули, когда она поднялась со стула и восторженно зааплодировала. Для ее возраста она обладала удивительно хорошим литературным вкусом, с радостью заметил Никколо.

— И Миме история тоже понравилась, — его сестра подняла со стула тяжелую фарфоровую куклу.

Но юноша смотрел на другую слушательницу, которая до сих пор не проронила ни слова.

Эта особа была не только старше Марцеллы, но и намного начитаннее. Она получила классическое образование и прекрасно разбиралась во всех видах искусства. Девушка музицировала, пела и с увлечением рисовала, насколько ей позволяло время. Если верить Марцелле, Валентина была наделена и литературным талантом! И все это притом, что юная красавица обладала столь похвальными для женщины качествами, как сдержанность и скромность.

Никколо чувствовал, как по его виску стекает капелька пота, но он не решался отереть лоб, чтобы не привлечь к этому внимания.

— Хорошая история.

— Хорошая? — сдавленно переспросил Никколо.

— Интересная и увлекательная, — кивнула Валентина.

На мгновение юноше показалось, что он заметил в темносиних глазах столь уважаемой и тайно желанной им девушки иронию, но ее улыбка была искренней, а главное, доброжелательной. Задумчиво склонив голову набок, Валентина кивнула, так что ее светлые волосы блеснули в лучах свечей.

— Мне кажется, что эта история лучше повести о всаднике без головы в «Нью Мансли», которая тебе так нравится. И в любом случае твой монах намного страшнее.

Юноша с облегчением вздохнул и наконец расслабился. Комната, до этого момента служившая сценой, вновь стала обычной — потрескивание огня в камине, легкий сквозняк от окон, тени по углам. Лучшей атмосферы для первого представления своего произведения на публике и представить нельзя. Мерцание свечей, грозовые тучи на небе и легкий ветерок, щекочущий кожу, словно ледяная рука смерти.

Дверь зала распахнулась, и Никколо, ожидавший старого слугу Лазаро, обернулся, но в комнату вошел отец, и улыбка мгновенно сползла с лица юноши.

— Так вот ты где, Никколо. Я тебя искал.

— Я развлекал дам, отец, — оправдываясь, юноша поднял руки.

Кивнув, граф повернулся к дочери.