Тамара Воронина - Странница

Гару страшно нервничал до тех пор, пока не пристроился рядом с ними и не понял, что никто его тут не оставит, успокоился и, как в детстве, начал нарезать круги.

Целый месяц они шли по Сайбе. То есть ехали. У эльфов было не так много лошадей, а Лена не была уверена в том, что в другой мир можно попасть верхом, так что средство передвижения они купили в деревне. Рысаки им не были нужны, так что больших денег они не потратили, хотя Лена не появлялась в поле зрения торговца, пока сделка не была завершена: не хотелось опять получить скидку в сто процентов. За Светлость. Деньги у них были. Родаг взял ее на довольствие, то есть снабдил шута изрядным количеством монет.

Лена взяла с собой еще и всякие, так сказать, медицинские принадлежности: травы, легкую ступку и тяжеленный пестик и специальный, тоже легкий, сосуд для приготовления лекарств с тщательно подогнанной крышкой, но это все тащил Маркус, мотивируя тем, что если и придется кого лечить, то уж точно не Лену.

Однажды в дороге их застал дождь, да сильный, Лена промокла и замерзла, как цуцик, потому, увидев в стороне фермерский дом, потребовала свернуть. Шут сделал это с неохотой, а Маркус — с воодушевлением. Дверь открыла худая неприветливая женщина, что называется, со следами былой красоты. С такой тетки станется не пустить их даже в хлев.

— Добрая женщина, не позволишь ли нам переночевать в твоем сарае? — спросила Лена, делая благостное лицо и как бы невзначай демонстрируя подол черного платья. Можно быть и не демонстрировать. Когда Светлая хотела быть узнанной, ее узнавали. Мрачный взгляд засиял.

— Ох, Светлая, да что ты, какой сарай, проходи в дом, согрейся. И вы проходите. Собачка ваша может под крыльцом укрыться, вот только не будет ли она мою сучку задирать?

— Сучку — не будет, — заверила Лена, — он у меня кобель воспитанный. Приставать, может, будет.

— Кобель? ну так и пусть пристает, вон какой статный.

Гару словно бы приосанился — сразу понял, что его хвалят. Маркус загнал его под крыльцо, и пес завозился там, устраиваясь поудобнее.

Хозяйка провела ее в свою спальню, чтоб Лена могла переодеться, развесила их мокрые вещи в сенях для просушки и захлопотала у печки, отказываясь от всякой помощи, хотя Маркус честно предлагал дров нарубить или воды из колодца натаскать. Шут помалкивал и старался быть понезаметнее.

Еда была самая обычная — наваристый суп, на который налегали мужчины, жареная картошка и роскошный творог, на который налегала Лена, запивая его ароматным чаем. После ужина хозяйка поставила на стол емкость с медовухой. Лена на всякий случай пнула под столом Маркуса, и он тут же сделал младенчески невинное лицо. Пришла пора отрабатывать ужин и ночлег. Почему-то беседа со Светлой почиталась за великое благодеяние, и Лена расспрашивала женщину о делах, о семье, о хозяйстве и о жизни. Если честно, она понятия не имела, чем должна интересоваться Светлая, как-то не сообразила со Странницей посоветоваться. Маркус делал вид, что слушает, хотя интересно ему было примерно, как Лене, — в меру, и деликатно потягивал медовуху. Шут молча разглядывал кружку.

Женщина любила маленьких детей, воспитывала двух сирот, потому что своих у нее не было, а сейчас они были в школе — в ближнем городке два мага летом занимались с детьми, а наиболее способным предлагали зимой учиться всерьез, и она надеялась, что ее приемышам предложат, потому что они удивительно умные и талантливые оба. Она ненавидела эльфов. Так ненавидела, что Лена не стала задавать обычных своих вопросов и тем более рассказывать, что они не такие уж и страшные.

Женщина жила одна, но была довольно обеспеченной и имела наемных работников, помогавших ей по хозяйству. Именно помогавших — она работала наравне с ними, практиковалось это в Сайбии, бездельники водились только в больших городах, и те аристократы, не работать считалось чем-то неприличным. Жизнь у нее была явно безрадостной. Конечно, она ничего об этом не говорила, да Лена и без слов понимала: в пятьдесят лет быть одной, без своих детей, без мужа, да еще жить на ферме вдалеке от соседей — какое уж тут веселье.

— А родных никого нет?

— Большая семья была. Родители давно умерли, братья тоже все умерли…

— Зачем так? — вдруг спросил шут, не отрывая взгляда от кружки. — Зачем так, Лини?

— Что… то есть…

— Ты меня прекрасно узнала, сестра.

Лицо женщины посуровело.

— Ты мне не брат!

— Нас рожала не одна мать? Не стоит хоронить живого человека. На свой же дом беду навлечешь.

— Человека? — взвилась она. — Ты посмотри на себя — разве ты человек? С каких пор ты стал человеком? Эльфийское отродье!

Шут промолчал, еще ниже опустив голову.

— Я та Светлая, что привела в Сайбию эльфов, — сообщила Лена. Почему этот дурак не сказал, что они свернули к его родному дому? Почему, почему… Лену пожалел. Промокла, замерзла… Дурак. Получит он у меня по первое число. — Может быть, нам лучше уйти?

Лини Винор испугалась страшно. Больше, чем если бы в доме вдруг обнаружился десяток агрессивных эльфов. Хорошо-то как, что Милит и Гарвин остались в Тауларме.

— Что ты, Светлая! Ты уж точно знаешь, что делаешь, и твои эльфы другие…

— Такие же, Лини.

— Другие, — возразил вдруг Маркус. — Делиена, они другие. У них есть Владыка, который не позволял им… творить то, что, случается, делают эльфы.

— И люди, — буркнул шут. — Ты Виану вспомни. Ей всего тринадцать лет, Лини, и люди обошлись с ней… в общем, так же, как с тобой эльфы. А Светлая хочет, чтобы люди и эльфы никогда так друг с другом не поступали. А я человек, Лини.

Лини потупила взор. Лицо ее стало упрямым и совсем уж сухим.

— Ты, наверное, живешь среди эльфов, Рош, — скрипуче сказала она, — и как, они тебя считают человеком или своим? Ты же всегда был таким честным и говорил, что думаешь, вот и скажи честно.

Голос шута изменился, как обычно, когда он вынужден был говорить неприятную ему правду.

— Своим.

— Полукровкой, — поправил Маркус. — Ты, Лини, прости меня за прямоту, но Рош-то чем виноват, что родился не от любви? Я очень даже понимаю, что ты ненавидишь эльфов, и Светлая понимает, у тебя есть, за что их ненавидеть… Но чем виноват твой брат?

— Он всю жизнь ненавидел нас, Проводник!

— Лини, — устало и как-то обреченно проговорил шут, — я одиннадцать лет был королевским шутом, поэтому не могу лгать, даже если очень хочу этого. Я никогда не ненавидел никого из семьи. Ни тебя, ни братьев, ни родителей. Когда не знал причин вашего отношения, обижался и недоумевал. Когда узнал, понял. Я ушел, чтобы унести с собой вашу ненависть, Лини. Но я вас… я вас, наверное, любил. Особенно отца.

Женщина вскочила, потянулась через стол и дала ему пощечину. Шут продолжал смотреть вниз.