Тамара Воронина - Приносящая надежду

— Как это нет! — обиделся шут. — Я тоже могу… Но не стану. Неприлично все-таки.

— Ну вас обоих, — засмеялась Лена, — пусть себе поют что хотят. А то я застольного пения не слышала.

— А какие песни в твоем мире?

— Всякие. Но я их петь не буду, даже если сильно напьюсь. У меня ни слуха, ни голоса.

Они сидели на крыльце и, естественно, тоже пили. Так вульгарно — с горла. Причем у каждого была персональная бутылка. У Лены — «Дневная роса», этак примерно на пол-литра, и больше половины она уже незаметно для себя вылакала. Слегка кружилась голова и было беспричинно весело. И как-то умилительно. Дома. Здесь она — дома. Гару увлеченно глодал впечатляющих размеров кость (слонов, что ли, в Сайбию завезли? или кто-то на сафари съездил?), порой заглушая даже весьма громкое пение. Дома. И эльфы чувствовали себя дома. Начисто пропало напряжение первых лет и сдержанность последующих. Но что было особенно радостно: рядом с эльфами пили и хохотали люди. Ученики мастеров, гвардейцы и вообще неведомо кто. Правда, когда кто-то из людей затянул песню, явно по содержанию соответствовавшую эльфийским, на него пришикнули очень строго, и, конечно, из-за Лены. Считалось, что уши Светлой непременно завянут, если она вольности какие услышит. Ага. Конечно. После тех частушек, которые дурниной вопила Танька Казакова после принятия стакана водки, никакие уши уже не завянут, потому что они просто отпадали… А кушать водку Танька была горазда. Мужики за ней угнаться не могли и от Танькиных частушек краснели.

Из дома вышел Лиасс, потеснил Маркуса и сел рядом. Откуда-то Гарвин вытащил еще одну бутылку и подал ее отцу, и тот не чинясь крепко присосался к горлышку.

— Я вас всех люблю, — сообщила Лена уверенно, хотя не особенно внятно. Воздух пьянил почище вина. — Хотя временами терпеть не могу. Особенно тебя, Владыка.

— Ну вот, — расстроенно произнес он, — я опять Владыка.

— Естественно, — хмыкнул Гарвин, — потому что терпеть не может она именно Владыку, а эльфа Лиасса любит. Думал ли ты, отец, что тебя будет любить человек, и ведь вовсе не как мужчину?

— Я похож на сумасшедшего? — удивился Лиасс. — Или на мечтателя?

— А чего? Я тебя тоже иногда люблю, Владыка, — засмеялся Маркус, — хотя никогда не смогу по имени назвать. Язык, знаешь, не повернется. А можно я пойду поплясать, Делиена?

— Само собой. И этих с собой возьми, потому что им поплясать хочется, а мне не очень, вот они и сидят из солидарности. Да идите вы, дурачье. Гарвин! Марш плясать!

Дурачье с хохотом поднялось и отправилось к «танцплощадке». Лиасс обнял Лену за плечи.

— Я волновался, пока вас не было. Настоящая глупость, потому что я знал, что с вами все в порядке.

— Что это за пророчество, Лиасс? Связанное именно с некоей Леной? Старое-престарое?

— Книга Лены. Сборник пророчеств и толкований. Гарвин ее изучал так долго, что я…

— Ты знаешь, что он пророк, да?

— Конечно. Но ему отчего-то спокойнее думать, что я не знаю. Ну и пусть. Тем более что он не кричит о своих видениях на площадях. И никогда не кричал. Я сочувствую Гарвину… Это не награда, а кара — что-то видеть и не знать, как это объяснить.

— Дракон сказал, что на Гарвине печать.

— Печать смерти, — кивнул Владыка. — Я знаю.

— Это после казни Файна?

— Нет. С рождения. Поначалу я просто думал, что он не жилец. Или погибнет случайно еще в детстве, или в молодости попадет на крест, или еще что… Но я был уверен, что до зрелого возраста он не доживет. Ну, сорок лет, не больше пятидесяти… А он обманул меня. Эта печать означает что-то другое… И я думаю, он о ней знает.

— Он же не может видеть своей ауры.

— Не может? Я вот не уверен в том, что может и чего не может мой сын. Аиллена… Я был несказанно удивлен тем, с каким облегчением он принял наказание людей.

— Да? Странно. А я — не очень. У него же комплекс вины. Разве не очевидно? Ему стыдно, что он некромант среди чистых и непорочных магов.

— Чистых и непорочных? Хм…

— А, и до тебя дошло? Нет, не надо углубляться в тонкости магических штучек, все равно не пойму и понимать не хочу. Сам же говорил, что все зависит от личности. А почему от личности некроманта зависеть не может?

Владыка не ответил. Горевший в отдалении огромный костер, вокруг которого выплясывали эльфы и люди, бросал на его бесстрастное лицо тусклые отблески, золотил волосы. Красив, зараза. И величественен. Без всякого позерства или даже желания быть величественным. Владыка, одним словом.

— И что там Книга Лены? Из запретных?

— Нет. Из самых древних и потому путаных. Я читал ее. Гарвин изучал. Думаю, читал Кавен… и все, пожалуй. Она осталась в Ларме. То есть сгорела со всей библиотекой. Я не счел ее особо важной, и вот промахнулся.

— А то Гарвин ее наизусть не помнит.

— Помнит, наверное. Я не спрашивал. Аиллена, я не собираюсь тебя наставлять и подталкивать. И полукровку тем более. Но оберегать вас по мере сил — буду. Любой ценой.

— В твоих устах это звучит достаточно зловеще.

— Наверное. Но действительно — любой. Я не знаю, что ты сделаешь, чего не сделаешь, чего делать не захочешь. Ты свободна. Ты свободнее всех во всех мирах. Твоя свобода не ограничена никем и ничем.

— Кроме меня.

— Кроме тебя.

— А там ничего не было про волка?

— Про волка? — нахмурился Лиасс. — Погоди, попробую вспомнить… Нет, кажется, ничего. Спроси Гарвина. Аиллена, не все, что с тобой происходит, отражено в Книге. А то, что в ней отражено, вовсе не обязательно должно с тобой случиться. Ты, главное, просто живи.

— Я — Лена?

— Тоже не знаю. Но очень хочу в это верить. Полукровка привык к мысли о магии?

— Не уверена. А вы сможете его научить?

— Разумеется. Его нетрудно будет научить, потому что он умеет сдерживаться, способен сосредоточиться и управлять собой. И пусть эта магия мне не совсем ясна, думаю, основы любой магии сходны.

— Важно только очень захотеть.

— Пожалуй. Сосредоточиться на этом желании, отбросить все остальное — и в то же время видеть все остальное. Заклинания и жесты — это своего рода костыли.

— Научи Гарвина открывать проход между мирами. Или Милита. Я очень тебя прошу, Лиасс, верь своему сыну, как верю ему я.

— Милит не сумеет. У него другие таланты… Аиллена, это зависит не только от мощи мага и его умений, но и от направленности Дара. Боевые маги не могут открывать проход. И Ариана не сможет. Держать открытый — да, но это совсем другое дело.

— Не заговаривай мне зубы, Владыка. Не может Милит, научи Гарвина.

Он долго-долго молчал. Лена слушала пение, крики и смех, смотрела на фигуры возле костра и не мешала ему думать. А ведь насчет Гарвина у нее была твердая убежденность. Как та, что повела ее в Трехмирье. Та, что заставила взять за руку Дарта. Та, что приказала Странствовать, а не гулять.