Тамара Воронина - Приносящая надежду

— Где Умо?

— Ты б лучше спросила, где Владыка, — неприятно хмыкнул Гарвин.

— Ясно. Вообще-то я его тебе обещала.

— Не здесь же, — огорченно вздохнул эльф. — не поймут. Ну, ты пришла в себя? Чем тебя — ремнем или розгами? Выбирай, я сегодня добрый.

— Ладно тебе, — проворчал Милит, беря руку Лены в свои. — Она сделала то, что должна была.

Лена вдруг подпрыгнула, приведя всех в замешательство.

— Рош! Но ты же был привязан!

Шут посмотрел на свои запястья, покрасневшие, стертые, с кольцом ссадин — он пытался вырваться, он повисал на руках, отбиваясь ногами он дикой кошки. Он не мог порвать веревки. Корин Умо был кем угодно, но не идиотом.

— Пошли вон все, — вдруг металлическим голосом скомандовал Гарвин, и, что удивительно, даже Милит с Маркусом безропотно вышли. Гарвин поводил ладонями вокруг головы шута, начал медленно опускать руки, словно сканируя его тело, и перестал, остановившись взглядом на гномской цепочке. На пустой цепочке. Амулета на ней не было. Шут, с интересом наблюдавший за его манипуляциями, вопросительно поднял глаза. Гарвин выглядел ошеломленным. После недолгого молчания он прищелкнул пальцами — и воцарилась жуткая космическая тишина. Шут оторопел:

— Что? Что я такого сделал?

— Амулет где?

Шут посмотрел вниз и удивленно ответил:

— Не знаю.

Гарвин поднял с пола его окровавленную рубашку, которую еще не успели выбросить (даже рачительные эльфы не брались за починку изодранной в клочья одежды), вывернул ее наизнанку и понимающе кивнул.

— А вот он. — Он продемонстрировал им более темные пятна. Словно поверх крови сажей запачкано или пеплом. Шут склонил голову и выразительно не понял. Гарвин сел на стул и устало произнес: — Ты удивил меня так, как я не удивлялся никогда. Ты даже не понял. Даже не заметил. Ты разнес в пыль амулет, который убивал твою магию.

— И что это значит?

— Только одно — ты маг. Случилось то, чего я опасался, стихийный выброс магии. Веревки, которыми ты был привязан, наверняка просто испарились, как вода с раскаленной плиты.

— Но ты говорил, что это нечто страшное.

— Потому я и удивлен. Ты не только жив, ты даже… Что ты сам помнишь?

— Что очень хотел оказаться рядом с Леной и дать по шее этому эльфу. Ну и… оказался и дал.

— Как?

— Как дал — помню. Как оказался — не очень. Просто вдруг раз — и стою у него за спиной.

— Аиллена, у него глаза были какие?

— Какие надо! — сообщила Лена. — Расплавленное серебро. Ртуть.

— Расплавленное? — вмешался в из разговор голос Лиасса. Ну да, что ему защита Гарвина.

— Расплавленное. Живые. Они будто кипели.

Лиасс подвинул стул, сел рядом и обыденно сказал:

— Ну что, Аиллена, твои Пути пока откладываются. Пора учить твоего полукровку. Магия прорвалась.

— А… — начал шут и замолк. Переваривал. Неужели на щеке останется этот шрам? Нет, ей-то он с любыми шрамами сойдет, но все равно, жалко, не вояка он, ему не нужны рубцы на лице.

— Пройдет, — успокоил Гарвин, снова догадавшись, о чем она думает. — Не останется следов. Сотрутся со временем. Ариана взяла магическую мазь. Это лучше всего при не самых серьезных ранах.

Шут встал со своего кресла, ничуть не смущаясь, что абсолютно гол (трусы у него тоже были в крови, натекшей с глубоких царапин на боку), неверной походкой добрался до кровати и влез под одеяло, пояснив:

— Холодно. А чему вы собрались меня учить?

— Сущей ерунде, — фыркнул Гарвин. — Умению управлять магией.

Шут прижался к Лене, очень осторожно, чтоб не дай бог, синяка не разбередить, обнял. Его била дрожь, и Лена сильно предполагала, что вовсе не от холода.

— Знаешь, Гарвин, — пожаловался он, — мне отчего-то вовсе не смешно. Это, что ни говори, слишком большая перемена.

— Ты привыкнешь, — пообещал Гарвин. — И тебе понравится. Это так замечательно… Я не смеюсь над тобой, понимаешь. Я за тебя радуюсь.

Шут утомленно прикрыл глаза. Через минуту Лена поняла, что он спит, сделала страшные глаза — и ее поняли, замолчали, ушли оба, правда, вместо них приперся Гару, обиженно поскулил — не пускали на законное место! — и разлегся меховым ковриком у кровати. Шут спал, нервно вздрагивая во сне и тут же расслабляясь, и его мерное дыхание в конце концов усыпило и Лену.

Мало того что монумент уродливее не придумаешь, так ведь и окружающие строения не лучше. Ну обозвать мэрию памятником архитектуры — это уж совсем сюр. Лучше уж любую хрущевку-панелку. Или сто лет не ремонтированную «книжку» приборостроительного завода имени главной фигуры монумента. Или родной институт — что сталинка, что послесталинка, одно безобразие. Или вот Совнархоз — уж такие там колосья на фронтоне весомые… или там не колосья. Забыла. Начисто забыла за столько лет. Или, скорее всего, никогда не знала. Из серии холмсовского: «Сколько ступенек в этой лестнице, Ватсон?» Примелькавшегося не замечаем. Имеется там какая-то чудовищная лепнина над колоннами, а в те времена что лепили — плоды да колосья в окружении звезд и сельхозорудий — серпа, например…

Не самый плохой город, обычный, нормальный, без единой стоящей достопримечательности, разве что вот Оперный, шумный город, грязный, серый, только все равно не плохой. И не хороший. Как те колосья — привычный, все равно никуда не денешься, да и стоит ли — деваться. Конечно, скажем, Питер во сто крат красивее, да тамошним аборигенам и расстреллиевские дома — что сибирякам хрущобы. Обыденно.

Заурядный российский город. Глубинка, претендующая на местную столичность. Третий по населению. Третий по размаху — чисто площадному размаху, бестолково раскинулся на огромной территории. А нам что, у нас, известно, такая ширь, куда ни глянешь — все Сибирь, места хватает, что уж нам тесниться. Зато теперь — точечная застройка, элитным жильем, но столь же убогим снаружи: то кирпич облицовочный белесыми разводами покрывается, то красивенькая импортная пластиковая обшивка покрывается толстыми слоями несмываемой грязи и сажи…

Заурядность — главная характеристика. Интересно, другие Странницы из таких же городов? Не из ярких столиц, не из славных былым полустолиц, не из совсем уж захудалых Задрюпинсков, а из таких вот больших серых и обычных городов? Каковы города, таковы и сами.

И это — свое? Это родина? Она самая, зараза… Забытая, но незабываемая. Ностальгию не выдумали, но возвращаться, чтоб полюбоваться покрытым пылью Ильичом или свежепокрашенным, но уже посеревшим новым «офисным» зданием с зеркальными стеклами — только вот так, во сне. А кстати, зеркальные стекла или нет? Взяли моду…

Сон. Сплю и вижу. И знаю, что сплю, но все равно с места не сойду, даже во сне. На всякий пожарный случай… А что все-таки сколачивают там, возле монумента, что невнятно искрится в воздухе…