Оксана Демченко - Паутина удачи

Поздно вечером и, что весьма странно, прямо перед торжественным днем переезда в новый дом пришла бабушка Гюль – «поговорить». Села пить чай, тяжело вздохнула, жестом прогнала служанок.

– Не знаю, что со мной будет, – снова вздохнула она. – Не женское дело и недостойное… Но ведь Ессэи прав, он лгать мне не стал бы, знаю, да.

Марджана молча ждала продолжения, удивляясь все сильнее. Что в ее жизни может измениться сейчас, когда все решено и оговорено? Шестнадцать лет пряха судеб готовила новую нить в свой узор. И вот выкрасила, осмотрела и вплела в положенное ей место. Навсегда. Впереди одна дорога, от родных ворот и до дворца паши. У него три жены и тридцать пять наложниц. Она станет тридцать шестой. Точнее, уже стала: все согласны, решение объявлено, богатые подарки доставили еще вчера… Завтра ее введут в большой дом, поселят на втором этаже, так объясняла женщина, прибывшая из дворца. Ах да, еще отведут и покажут тем, кто должен подтвердить, что честь ее не запятнана, внешность приятна для взора, удача светла, а манеры хороши.

– Он сказал, – шепнула бабушка, едва размыкая губы и глядя вниз, на ковер, так, что лица не было видно, – что тебя будет осматривать маг и сочтет твою удачу черной от рождения. Скрыть такое – для семьи не просто позор, это покушение на благополучие самого паши. А маг ведь у нас кто? Троюродный дядя старого Али-Бека. Весь ваш род заклеймят, а влияние, земли и имущество клана отойдут к тем, кого маг признает очищенными.

Марджана судорожно кивнула. Вот тебе и бараны, и гости, упомянутые чужаком… Гнилозубому, болезненному отпрыску Али-Беков, мужу Саадат, достанется все, что уцелеет. И сестра ни слова не скажет в защиту гибнущей родни. Того и гляди, сама первая пойдет камни собирать, чтобы исполнить ритуал побивания ими зла и изгнания неудачи.

– Я пойду, поздно уже, проводи до дверей, все же последний день в доме хозяйствуешь, – чуть громче сказала бабушка Гюль. И добавила шепотом: – У неверного рыжего шайтана больше ума, чем у твоей родни. Хуже точно не станет.

За сплошной, украшенной сложным резным узором доской старинной двери на темной улочке было пусто. Так показалось Марджане, когда она выглянула на миг, следом за служанкой. Но та уже лежала без движения, в обмороке. А ей самой крепкая рука зажала рот, вытащила за порог.

– Так надо, – шепнул знакомый голос. – Не шуми. Верхом хорошо ездишь?

Марджана кивнула. Ее уже, страшно сказать, несли на руках. Бабушка Гюль пробормотала вслед самую коротенькую известную ей молитву, дождалась кивка похитителя, усадившего «жертву» в седло и вручившего Марджане повод.

– Ай-ай, – заголосила Гюльсар, в кровь раздирая ногтями лицо, – украли! Ай-ай, шайтан… Спасайте, туда поскакал! О горе, не уберегли…

Марджана улыбнулась, вспоминая бешеную ночную скачку по городу, свою панику, когда дома остались позади и во все стороны мягко, без звука, легла, как раскатанный для гостя ковер, темная пустыня. Потом из неприметной балки послышались голоса, конское ржание. Евсей придержал каракового, перевел на шаг, а затем и вовсе остановил. Принял у подъехавших пику, привязал к ней письмо и воткнул возле факела, оставленного для преследователей в качестве приметного ориентира. Много позже она узнала от мужа: в письме было немало полезного для ее семьи. И главное – объяснение того, почему земли, каменистые, сухие, по большей части негодные даже для выпасов, понадобились богатому роду Али-Беков. Последние дни доживала древняя мечта воина и путешественника – стремление любой ценой завладеть лучшим конем. Скоро гораздо дороже и важнее станет иное. Черная кровь земли, целое озеро которой сокрыто в пластах породы под долиной ее клана…

Три десятка конников плотным кольцом окружили Евсея и его «добычу» и поскакали к посольству не таясь. Там уже бродил по двору сам посол, чернее ночи и опаснее степного пожара. Он кричал на двух языках, мешая понятные слова с незнакомыми, требовал «не ломиться в большую политику с казацкой шашкой», вернуть паше его новую наложницу и уладить скандал с кланом ее родни. Марджана стояла за широкой спиной и улыбалась, уткнувшись носом в ткань потертой рубашки Евсея. Она была совершенно уверена: этот человек никому не позволит распоряжаться нитью жизни жены. Потому что отныне у них одна судьба, одна дорога и одна удача на двоих. Если повезет – светлая, а нет, – значит, темная. Но и такую вместе перетерпеть не страшно.

Она была с мужем счастлива. И если о чем-то и грустила, так это о неспешных беседах с бабушкой Гюль и иными женщинами во дворе за чаем, перед подносом со сладким и орехами. Но теперь, кажется, у нее будет и эта маленькая женская радость.

– Солнце мое, у твоего достойного друга замечательно уютная женская половина, – отметила Марджана, красиво выкладывая сладкое на тарелочку для мужа и подавая ему пиалу с чаем. – Екатерина Федоровна мне очень напоминает бабушку Гюль. Когда наша дочь подрастет, будет кого просить подыскать ей партию. И теперь уже надо хлопотать, чтобы девочка успевала в пении и музыке.

– Мой бог, да я наберу себе целый класс, – приятно удивилась певица.

– Мы, сверх того, – блеснула зелеными глазами Лена, подмигивая мужу, – намерены создать закрытый клуб ликрейских суфражисток.

Евсей Оттович подавился чаем и расхохотался. Ленка, довольная произведенным эффектом, стала излагать идею дальше:

– Будем собираться на кухне и обсуждать вещи, совершенно недоступные вам, мужикам: приготовление вкусных обедов, моду, сплетни… Да, все строго в рамках этого, как его там… либертэ. Прием в клуб общим голосованием участниц. Вас, иродов, на порог не пускать и мнение ваше не учитывать. Через три дня у нас посиделки. Женя будет рассказывать про готовку пахлавы, а Маришка обещала что-то умное изложить на тему избирательного права. Мы выслушаем, напишем себе устав. А потом станем выбирать председательшу с присвоением ей звания «достойная бабушка».

Ленка стрельнула глазами в сторону Екатерины Федоровны, скромно сияющей, расправляющей складочки на юбке и вполне уверенной в своем неизбежном избрании всеобщей бабушкой.

В прошлую зиму я, едва попав в пансион, так спешила нагнать группу Томы, что не успела сполна прочувствовать прелесть каникул. Теперь вот радуюсь – за все годы сразу. На каток бегаю с Сёмкой, по городу гуляю с Рони. Мустафа меня приглашал на забеги призовых троек, он заядлый лошадник, азартнейший. Вместе с Томой и Лешкой мы выбирались пару раз в лес. Холода стоят небывалые, снег тонкий и легкий как пух. Не слеживается, не тяжелеет и не липнет. Вьется серебряными струями, делает зримым и праздничным каждый малый ветерок, играет искристыми бликами и даже не думает таять, нет оттепелей… Февраль раздулся и трещит по швам, год-то високосный, лишний день прилепился к самому короткому месяцу как осиное гнездо к дверному косяку. Вроде тихо и угрозы нет, но в темноте годовой удачи никто не сомневается. Вся столица с Нового года жужжит растревоженным роем. Знамения высматривает. Холода ударили – черная метка! Снег повалил – и того не лучше. Високосный год, последний день февраля – черное время черного года. Лично я, так и не вернувшая себе полноценного видения потоков удачи, темноты сослепу не наблюдаю. Разве что слабую досаду. Ну почему мою сестренку угораздило родиться в этот день? Мы ждали ее неделю назад. А она никак… И вот тебе пожалуйста, выбрала время. Теперь станет отмечать день рождения раз в четыре года пышно, а в остальное время попроще да с переносом на первый день весны.