Майя Ахмедова - Ледяная Королева

Волка явственно передернуло, но говорить он все же ничего не стал, только медленно поднял на меня потемневшие до черноты глаза и покачал головой, встретив мой взгляд, «заиндевелый», по его собственному определению. Так же молча он смотрел, как я вытряхиваю шубку и развешиваю ее на столбе, а потом с блаженным вздохом растягиваюсь на сооруженной заново лежанке поверх одеял. Еще больше Ворх помрачнел, когда я попросила его унести в лазарет подушки: спалить подобную роскошь у меня как-то рука не поднялась, а спать на них самой желания уже не было. Мудрый серый брат молча перебросил за спину свою ношу и неслышной тенью выскользнул из шатра.

Я же, отдохнув и поразмыслив, поднялась, отыскала в углу мешочек с перстнями, прихватила зашнурованный мешок с немилым теперь презентом и вышла наружу. До жилища принца было рукой подать, и он сам весьма кстати оказался тут же, у самого порога. Я приветствовала его в строгом соответствии с этикетом и вручила принесенное со словами:

— Заберите, ваше высочество, а то терпеть не могу хранить у себя чужие вещи — своего барахла хватает!

Развернулась и, не дожидаясь ответа, вальяжной походкой в сопровождении верной надхи продефилировала к лазарету, даже не оглянувшись на оставшуюся позади остолбеневшую фигуру.

Обрекать себя на добровольное затворничество я тоже не стала — с чего бы?! Киснуть в гордом одиночестве, растравляя душевные раны бесконечным перетряхиванием памяти, методично рвать на себе волосы, горестно вопрошая невозмутимые небеса: «Почему я?!» или «За что?!» — или — еще того пуще! — ходить за неблагодарным возлюбленным безмолвной тенью, стараясь чаще попадаться ему на глаза, и лелеять в глубине души остатки надежды на возрождение былого — я вас умоляю!!! Да идите все, кто так обо мне думает в … …, право слово! Не дождетесь!..

Наоборот — я не упустила ни одной возможности порезвиться на вечерних посиделках с песнями и хохмами у общего костра. Главным заводилой был, как ни странно, Вальгранарх, или, как его чаще называли, Папаша Хелль (Хелль — мифическая четырехкрылая птица потрясающей красоты, с неописуемо прекрасным чарующим голосом, которую небожители посылали к особо угодным смертным, дабы усладить их слух чудесным пением, как правило, в награду за какие-нибудь выдающиеся деяния).

Вот уж чья энергия била ключом! Несмотря на немалый для человека возраст, наш почтенный бард был неизменно весел, вездесущ, остроумен, изобретателен и сладкозвучен, успевая между делом уступать моим домогательствам. Не подумайте плохого — меня всего лишь интересовала техника добывания столь дивных звуков из его не поддающегося описанию музыкального инструмента. Чем-то эта конструкция слегка напоминала индийский ситар, а запомнить название (и тем паче правильно его выговорить) оказалось для меня совсем непосильной задачей! Тем больше черной зависти пробуждалось в моей душе при виде того, как легко, непринужденно и виртуозно управляется с ним владелец.

Бывало, правда, что я слишком уж выматывалась за целый день верхом на коне, ведь по сравнению с остальными, буквально выросшими в седле, наездничек из меня все еще был так себе, и после долгих переходов по пересеченной местности мой умученный жизнью организм протестовал особенно рьяно в отношении дополнительных нагрузок. В такие вечера изысканное общество, хоть и в более скромном составе, собиралось у меня в шатре. Линга и Тиальса всю дорогу были при мне, к ним добавлялись островитяне во главе с почтенным бардом, Ворх, Сотрес — все чаще вместе с Дрогаром, и еще кто-нибудь за компанию.

Тиальса, к слову сказать, нашими общими стараниями довольно быстро пришла в себя, освоилась, попривыкла к обществу своей буйной начальницы (в смысле — моему) и перестала вздрагивать при появлении «правой руки» принца, хоть и предпочитала с ним лишний раз не пересекаться. За Дрогаром я все время ненавязчиво приглядывала, но знойный брюнет вел себя по отношению к моей помощнице безукоризненно вежливо, предупредительно и корректно, выказывая при этом явные знаки внимания мне.

Иногда мы сами отправлялись в гости всей шумной компанией. Тетушка Оллия, с которой у меня сложились вполне теплые отношения, оказалась очень даже незаурядной личностью с убойным чувством юмора, богатейшим жизненным опытом и массой разнообразных талантов. Она потрясающе декорировала изделия из любого меха, готовила из минимального количества подходящих продуктов умопомрачительные десерты, метала дротики на слух точнее, чем я прицельно, и лихо гадала на всем подряд — от бобов и цветного песка до местной разновидности рун, вырезанных на костяных пластинках из панциря давно вымершего ящероподобного хищника.

Посиделки в ее просторном шатре всякий раз проходили вопреки намеченному плану и здорово скрашивали наши суровые будни. Чего, например, стоили рассказываемые по очереди бесчисленные байки — в это время стоял такой хохот, что свечи с треском гасли, а стены шатра ходили ходуном, заставляя угрожающе раскачиваться и поскрипывать опорные столбы. Что уж говорить о карточных турнирах на выбывание, которые обычно сводились к противостоянию меня и Халисса!

Он виртуозно и нахально мухлевал всеми ему известными способами (а их оказалось устрашающе много), я беззастенчиво пользовалась даром «скрытого зрения», остальные же получали море удовольствия, заключая пари. Несмотря на все способности, вместе взятые, не раз и не два приходилось мне, завязав глаза, карабкаться на самый высокий столб в лагере и заунывно верещать обезумевшей от любви мартовской кошкой… В особо тяжелых случаях мне вменялось в обязанность заплести буйную шевелюру нашего барда в многозначное количество косичек — причем на время, причем на весьма ограниченное, — тогда зрители получали в качестве бонуса возможность прослушать в оригинале мои упражнения по составлению особо виртуозных нецензурных вариаций на совсем уж неприличные темы.

В свое оправдание замечу, что Халисс проигрывал гораздо чаще и тогда носил меня на руках вокруг всей коновязи под развеселые комментарии зрителей в лице почти полного личного состава, которые были всегда рады возможности лишний раз позубоскалить, а тетушка громко считала круги. Время от времени — после особенно игривых подколок в мой адрес — во мне просыпался мирно дремлющий до сих пор садист, и я, например, отправляла проигравшего проехаться на моем иноходце, а потеха принимала более глобальный характер. Нет, никакой угрозы для здоровья окружающих не было, просто Агат, вволю покатавшись в снегу, вдруг подчинялся и позволял незадачливому седоку беспрепятственно взобраться в седло — до поры до времени, а потом, набрыкавшись и бодро задрав хвост, уносился в темноту, оглашая окрестности злорадным ржанием.