Александр Тюрин - Вася-василиск, или Яйцо Цинь Шихуанди

Дядя Егор встретил старого знакомого еще на тропе, ведущей к поселку, и сразу признал, несмотря на то, что они лет шесть не виделись. Был экс-мичман, как и положено, в тельняшке. Но ехал не на авто, а на телеге с лошадкой, так что доставил на хату с ветерком и уложил поближе к растопленной печке, из-за которой высовывали свои рыжеватые мордочки нелегалы-грызуны.

Печальная весть добила гостя — от «жигулей» лишь ржавый остов на огороде остался. Побегу гостеприимный хозяин никак поспособствовать не мог, зато стал потчевать всякими отварами да наварами, из которых особенно запомнилась спиртовая настойка из экскрементов молодого лося, приготовлению которой Дядю Егора научила одна шаманка еще во время срочной службы на Амуре. Из-за такого лечения-кормления Василий Савельевич вообще света белого не видел. У него всё плыло перед глазами и казалось, что температура тела подскочила минимум до ста градусов. Больной даже почувствовал, что испаряется. Однако моральных мучений никаких: полностью выложился на дистанции, показал себя настоящим спортсменом и джентльменом. К утру температура исчезла, почти совсем: и лишняя, и необходимая. Василий не только охладел, но вдобавок высох; само собой, от соплей и следа не осталось, также как от слюней и других внутренних жидкостей. Даже кожа потемнела и заморщинилась.

— Это поправимо. Много — не мало, — мудро изрек Дядя Егор и притащил ведро кваса, который был тут же выпит. Из-за этого бывший больной раздулся и покрылся отеками.

— Понятно, старлей, что оказался ты здесь не от хорошей жизни, поэтому привередничать не будешь, — приговорил Дядя Егор. — Но хорошая жизнь обнаруживается в нашем селении безо всякого микроскопа. Тракторов тут со времен Гайдара не наблюдается, так что воздух чист и свеж и никто на ногу не наедет. Выпить — всегда пожалуйста. Выйти с голым задом в огород — выходи, и никто выговора не сделает, кроме собственной совести. Бабы — вот тебе нате, от шестидесяти до девяноста лет, любых размеров и любой краски для волос, и даже жениться не обязательно, если конечно совсем бесстыжий. Если хочешь спеть что-нибудь нашенское — «врагу не сдается наш гордый Варяг» или «выпьем за тех, кто командовал ротами», так пой в полный голос, не опасаясь что соседи настучат в полицию. И я тебе подмогу — это вам не Питер, где за такие песни сажают. Эх, есть нам что вспомнить, командир. В общем, не придется тебе здесь кручиниться, Василий Савельич.

Три года кручиниться в натуре не пришлось. Поселок Камышинский оказался редкой областью процветания в «ингерманландской демократической демилитаризованной зоне»; сюда никто не лез, считая его черной дырой, ни банкир, ни правозащитник, ни бизнесмен, это позволило уцелеть трем десяткам аборигенов, коим вполне хватало и подножного корма, и традиционной медицины в виде йода и мёда, и обносок, оставшихся от тех древних изобильных времен, когда еще работали фабрики «Большевичка» и «Скороход». Рыбалка, поиск грибочков, охота на призрак зайца — вот и вся трудовая деятельность, по сути не труд, а активный отдых. Вечером — отдых пассивный, «бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они», естественно не натощак — воспоминания под уху и грибочки, песни под яблочное вино. Музыкальное сопровождение — Дядя Егор с гармонью, подтанцовка — две соседние старушки-близняшки, знающие любой пляс, вплоть до брейка (или как они его называли, «взбрыка»). Ну и и самогон на сон грядущий, чтобы не переживать, как там семья. Боди-компу за неуплату счетов давно перекрыли выход в инет, но у одного местного жителя был стыренный на трассе мобильник с топливным элементом, то бишь работающий на самогоне, можно было попользоваться. Жена редко отвечала на письма Василия, да еще так кратко, односложно, будто это и не Маша вовсе, а какая-то мадам Берг. Имелась еще одна странность, тоже малоприятная.

Во сне Василий Савельевич постоянно ощущал тесноту. Будто нет у него ни рук, ни ног, зато… хвост с шипом, большой голодный рот, и адская пустота в животе. А вокруг еще сотни таких голодных ртов и хвостов с ядовитыми шипами. И надо постоянно сновать, ползать, дергаться, увиливать от шипов и сосущих-грызущих ртов. А самому разить-колоть и кусать, впиваться, грызть, сосать, размачивать едкой слюной, потому что голодно и тоскливо. В самом последнем сне стало еще холодно и страшно — он словно прорвал какую-то преграду и из теплой, теперь уже уютной полости вылетел в океан. Он был крохотной тварью, зубастой пиявкой, которую носят бурные потоки и разят мощные заряды, которую всасывают огромные водовороты и подбрасывают высоченные фонтаны…

В свою последнюю камышинскую ночь Василий Савельевич проснулся с ранья и с сердцебиением, как у него и раньше бывало после просмотра неприятных снов. В рассветных сумерках комната колыхалась, словно зыбь на воде. Даже цвет у нее был какой-то необычайный, ультрамариновый с фиолетовыми и гиацинтовыми отблесками. Как будто Василий Савельевич сожрал пилюлю наркода на ночь; однако ж оставшуюся пилюлю он не ел, а лелеял на крайний случай. Что ж, решил пока не паниковать. Может это так тоска по морю действует?

Когда Василий Савельевич потер ладони, те показались влажными, однако он снова принудил себя не обращать внимания, может вспотел, хотя печку не топил и ночь была прохладной. Василий Савельевич встал с кровати, зажег керосиновую лампу. Посмотрел в зеркало, висящее над тазом для умывания. Его передернуло от отвращения — на шее, груди и спине появились какие-то удлиненные красноватые вздутия. Глазные же радужки с чего-то порыжели и как будто искрили слегка.

— Что за говно? — горло сдавило, и слова получились какими-то шипящими. Не «говно», а «гуанооо». Так могла бы говорить рептилия.

Василий Савельевич судорожно сжал пальцы в кулак и почувствовал мылкую мокроту на коже. Так и есть — из-под ногтей сочилась слизь. Уже не получится не обратить внимание!

Нехорошо сделалось, гадко. И взгляд как будто мутью заволокло, все вокруг потеряло четкие очертания, стало размытым, акварельным.

И вдруг вспышка. Василий Савельевич даже заорал от ужаса и удивления, напомнив человека со знаменитой картины Мунка, соответственно именуемой «Крик». Комната, ее обстановка, вся изба размывались как лед или глина бурными потоками, будто оказались в волнах морских. В глаза ударил свет незнакомого фиолетового солнца и все предметы показались лишь бликами от его лучей на водной поверхности.

Василий Савельевич в панике выскочил из дома. Но и весь утренний пейзаж был похож на бледную акварель, нанесенную на колеблющуюся ширму, которая заслоняла от взглядов БОЛЬШОЙ НАСТОЯЩИЙ МИР.