Роберт Сильверберг - Хроника Маджипуры. Валентайн Понтифик

— Ты не человек, да? Ты действительно метаморф?

Она уставилась на него, щеки ее заалели.

— Ты серьезно?

Он кивнул.

— Я — метаморф? — Она не очень убедительно рассмеялась.— Что за дикая мысль!

— Ответь мне, Сэрайс. Посмотри мне в глаза и ответь.

— Какая глупость, Терион.

— Пожалуйста, ответь.

— Ты хочешь, чтобы я доказала, что я человек? Но как?

— Я хочу, чтобы ты сказала мне, человек ты или что-то другое?

— Я человек,— сказала она.

— Я могу этому верить?

— Не знаю. Я тебе ответила.— Глаза ее весело блеснули.— Или я чувствую не как человек? Веду себя не по-человечески? Неужели я похожа на подделку?

— Может, я просто не могу подметить различий.

— Но с чего ты взял, будто я метаморф?

— Только метаморфы живут в здешних джунглях,— ответил он.— И логично… хотя, даже…— Он сбился.— Ладно, я получил ответ. Дурацкий вопрос, и я дурак.

Странный ты ! Ты ведь должен рассердиться на меня, Ты ведь думаешь, что я испортила твою картину.

— Нет.

— Ты совершенно не умеешь лгать.

— Ну, хорошо. Что-то испортило мою работу. Я не знаю, что. Я собирался писать не это.

— Тогда напиши другую.

— Да. Позволь мне написать тебя.

— Я тебе уже говорила, я не хочу, чтобы меня рисовал.

— Мне это очень нужно. Мне необходимо увидеть свою душу, а я могу только так…

— Рисуй двикку, Терион, хижину.

— Но почему не тебя?

— Мне не хочется.

— Это не ответ, что тут такого?

— Пожалуйста, Терион.

— Ты боишься, что я увижу тебя на холсте такой, какой ты себе не нравишься? Так? Или, что я получу иной ответ на вопрос, если напишу тебя?

— Пожалуйста.

— Позволь мне написать тебя.

— Нет.

— Но почему? Скажи, почему?

— Не могу.

— Тогда и отказать ты не можешь.— Он вытащил холст из мешка.— Здесь, на лугу, сейчас. Подойди, Сэрайс, встань у реки. Это быстро, всего минута.

— Нет, Терион,

— Если ты меня любишь, ты мне не откажешь.

Столь грубый шантаж потряс его самого и рассердил ее. Он заметил зловещий огонек в глазах девушки, какого никогда не наблюдал раньше. Она сказала холодно и ровно:

— Не здесь, Терион. У хижины. Рисуй меня там, если настаиваешь.

За весь оставшийся путь они не сказали ни слова. Он старался забыться. Ему казалось, что он вырвал согласие слишком грубо, будто изнасиловал, и почти желал отдать назад ее уступку. Но… не спеша подготовил холст.

— Где мне встать? — осведомилась она.

— Где хочешь. У речки, у хижины.

Вялой походкой она подошла к хижине, посмотрела на Нисмайла — тот кивнул и удрученно принялся прохаживаться перед холстом, готовясь войти в транс. Сэрайс сердито смотрела на него полными слез глазами.

— Я люблю тебя! — выкрикнул он вдруг и погрузился в транс; последнее, что он видел, прежде чем закрыть глаза, была Сэрайс, замершая возле хижины, но теперь она уже не казалась унылой — плечи расправились, зрачки засверкали, вспыхнула улыбка. Когда он вновь открыл глаза, картина была готова, а девушка робко глядела на нею, ожидая.

— Ну, как? — спросила.

— Иди сюда, посмотрим вместе.

Она подошла. Они вместе стали рассматривать картину, а миг спустя рука Нисмайла обняла ее плечи. Она задрожала и крепко прижалась к нему.

На картине, на фоне зубчатых, хаотичных, сталкивающихся красных, оранжевых и розовых оттенков была женщина с человеческими глазами, но ртом и носом метаморфа.

Она спокойно сказала:

— Теперь ты узнал, что хотел.

— Значит, на лугу была ты? И в те два раза тоже?

— Да.

— Почему?

— Ты заинтересовал меня, Терион, и я захотела узнать о тебе побольше. Я никогда не видела таких, как ты.

— Я все равно не верю,— прошептал он.

Она кивнула на картину.

— Но этому ты веришь, Терион?

— Нет! Нет!

— Теперь Ты получил ответ.

— Я знаю, ты человек! Картина лжет!

— Нет, Терион.

— Докажи! Изменись, изменись сейчас же! — Он отпустил ее и чуть шагнул назад — Давай! Меняйся!

Она печально взглянула на него. Потом без какого-либо ощутимого перехода превратилась в его копию, как делала уже однажды. Нисмайл получил окончательный ответ. На щеке задергалась жилка. Он смотрел, не мигая, и она изменилась снова, превратившись на этот раз в что-то ужасное и чудовищное: кошмарный, испещренный оспинами серый шар с отвислой кожей, глаза-блюдца, загнутый черный клюв. Потом она стала метаморфом, повыше его, с полной грудной клеткой и невыразительными, почти отсутствующими чертами лица. И мгновение спустя — вновь Сэрайс: водопад каштановых волос, изящные руки, стройные ноги, сильные бедра.

— Нет,— воспротивился он – Нет, и не надо больше подделок.

Она превратилась в метаморфа. Нисмайл кивнул:

— Да, так лучше. Оставайся такой, это гораздо красивее.

— Красивее, Терион?

— Для меня ты красива и такая, настоящая. Обман всегда отвратителен.

Он потянулся к ее руке, на ней оказалось шесть пальцев, очень длинных и узких, без ногтей и суставов, кожа была молочной и чуть глянцевой — и все. Он ожидал большего. Провел рукой по ее стройному, почти бесплотному телу. Она стояла не шевелясь.

— Теперь я уйду, — сказала она наконец.

— Останься. Живи со мной.

— Даже теперь?

— Даже теперь. В своем настоящем облике.

— Ты действительно хочешь?

— Да, да,— кивнул он.— Останься.

— Когда я первый раз пришла к тебе,— вздохнула Сэрайс,— я хотела не только узнать, но и вредить. Ты наш враг, Терион. И род твой навсегда останется нашим врагом. Но, когда мы, стали жить вместе, я больше не могла найти причины, чтобы ненавидеть тебя. ТЕБЯ! Ты особенный, понимаешь?

Этот голос Сэрайс шел из чужих уст. Как странно, мелькнуло у него в голове, как похоже на сон.

— И я захотела остаться с тобой, играть свою роль вечно. Но игра окончилась, и все равно я хочу остаться с тобой.

— Тогда останься, Сэрайс.

— Только если ты действительно этого хочешь.

— Я сказал тебе, да.

— Я не страшу тебя?

— Нет.

— Нарисуй меня еще раз, Терион, покажи мне любовь в своей картине, тогда я останусь.

Он рисовал ее день за днем, пока не кончились холсты, и развешивал картины в хижине: Сэрайс у двикки, Сэрайс на лугу, Сэрайс в молочном вечернем тумане. У него не было возможности готовить новые холсты, хотя он и пытался. Они ходили в дальние походы, и она показывала ему новые деревья и цветы, животных джунглей, зубастых ящериц и зарывающихся в землю золотых червей, зловещих и неуклюжих аморфобсов, спящих днем в грязных мутных озерках. Они мало разговаривали друг с другом — время ответов на вопросы миновало, и слова больше не были нужны.

День шел за днем, неделя за неделей, здесь в нескончаемом лете трудно было подсчитать время. Может быть, прошел месяц, может быть, шесть. Они никого не встречали. В джунглях было полно метаморфов, по ее словам, но те держались где-то поодаль, и он надеялся, что они оставят их в покое навсегда.