Роберт Сильверберг - Хроника Маджипуры. Валентайн Понтифик

Все за столом замерли в изумлении. Все смотрели на него, как будто он произнес какое-то чудовищное богохульство, все, кроме Коронованного, который поджал губы, как это делают, когда неожиданно находят жабу я тарелке супа, и отвернулся в сторону.

— Я сказал что-нибудь не так? — спросил Хиссун.

— Тише! — неистово прошипела Лизамона Халтин, и огромная амазонка поспешно подтолкнула его под, ребро.

— Но разве не правда, что однажды лорд Валентайн будет Понтификом? И когда это случится, разве ему не захочется собрать штат по своему усмотрению?

Лизамона подтолкнула его снова, да так решительно, что едва не столкнула с места. Слит воинственно смотрел на него, а Шанамир сказал резким голосом:

— Достаточно! Вы делаете только хуже для себя.

Хиссун покачал головой. Со следами гнева, скрываемого под смущением, он сказал:

— Я не понимаю.

— Я объясню вам это позже,— сказал Шанамир.

Упрямо Хиссун продолжал:

— Но что я сделал? Сказал, что лорд Валентайн однажды станет Понтификом и…

Замороженным голосом Шанамир оборвал его:

— Лорд Валентайн не желает обдумывать необходимость становиться Понтификом теперь. Он особенно не желает обдумывать это во время ужина. Это то, о чем не говорят в его присутствии. Теперь вы понимаете? Понимаете?

— О! Теперь я понимаю,— сказал Хиссун печально. В своем позоре ему захотелось залезть под стол и спрятаться. Но откуда ему было знать, что Коронованный так повышенно чувствителен к тому, что однажды станет Понтификом. Только этого следовало ожидать, не так ли? Когда Понтифик умирает, Коронованный автоматически занимает его место и назначает нового Коронованного, а сам в итоге переходит жить в Лабиринт. Такой была система — таким образом это продолжалось тысячи лет. Если лорду Валентайну так сильно не нравилась идея быть Понтификом, ему было лучше не становиться Коронованным; не было пользы в том, чтобы закрывать глаза на закон последовательности перехода в надежде, что он его не коснется.

Хотя сам Коронованный сохранял холодное молчание, величайший вред, конечно, уже был нанесен, Опоздать, а потом сказать такую нелепость, едва раскрыв рот,— какое ужасное начало. Может ли это когда-нибудь забыться? Хиссун размышлял об этом с грустью на протяжении всего представления жонглеров и во время невыносимо скучных речей, которые последовали за этим, и, возможно, он мучился бы этим весь вечер, если бы не произошло нечто намного худшее.

Была очередь лорда Валентайна произнести речь. Но Коронованный выглядел странно отдаленным и озабоченным, когда поднялся на ноги. Он был словно во сне — взгляд отсутствующий и туманный, жесты неуверенные. За высоким столом люди начали шептаться. После ужасной паузы молчания он начал говорить. Но, несомненно, он говорил не то и, кроме того, очень путанно. Может, Коронованный был болен? Или пьян? Или под влиянием каких-то неожиданных враждебных чар? Хиссуна беспокоило то, что он видит лорда Валентайна таким сбитым с толку. Старый Хорнкаст только что закончил свою речь словами, что Коронованный не только управлял Маджипурой, но в каком-то смысле сам был Маджипурой, и вот спустя мгновение все видят другого Коронованного — трясущегося, несообразного, едва держащегося на ногах.

Кому-то нужно взять его под руку, подумал Хиссун, и помочь ему сесть, пока он не упал. Но никто не двинулся, никто не посмел. Пожалуйста, беззвучно молил Хиссун, глядя на Слита, на Тунигорна, на Эрманара. Задержите его кто-нибудь. Задержите его. Но по-прежнему никто не двигался.

— Ваша светлость,— закричал хриплый голос.

Хиссун понял, что это был его голос. И он рванулся вперед, чтобы подхватить Коронованного, когда он падал головой вперед на отсвечивающий деревянный пол.

Вот сон Понтифика Тивераса.

В этом царстве, где я обитаю теперь, ничто не имеет цвета и ничто не имеет звука, и ничто не имеет движения. Цветы алабандины черные, сверкающие ветви семотановых деревьев — белые, а от птицы, которая не летает, исходит песня, которую нельзя услышать. Я лежу на постели из мягкого нежного мха, уставившись вверх на капли дождя, которые не падают. Когда на поляне дует ветер, ни один листочек не шевельнется. Название этого царства — смерть, и алабандины, и семотаны мертвы, и птица мертва, и ветер, и дождь мертвы. И я тоже мертв.

Они пришли, стали возле меня и говорят:

— Ты — Тиверас, который был Коронованным Маджипуры и Понтификом Маджипуры?

— И я говорю:

— Я мертв.

— Ты — Тиверас? — снова спрашивают они.

И я говорю:

— Я мертвый Тиверас, который был вашим королем и вашим императором. Видите, у меня нет цвета? Видите, я не произношу звука? Я мертв.

— Ты не мертв.

— Здесь по правую руку от меня лорд Молибор, который был моим первым Коронованным. Он мертв или нет? Здесь по левую руку лорд Вориакс, который был моим вторым Коронованным. Разве он не мертв? Я лежу между двух мертвецов. Я тоже мертвец.

— Давай вставай и иди, Тиверас, который был Коронованным, Тиверас, который есть Понтифик.

— Мне не нужно делать этого. У меня есть оправдание. Я — мертвец.

— Слушай наши голоса.

— Ваши голоса не производят звука.

— Слушай, Тиверас, слушай, слушай, слушай!

— Алабандины черные. Небо белое. Это царство смерти.

— Давай вставай, иди, император Маджипуры.

— Кто вы?

— Валентайн — твой третий Коронованный.

— Я приветствую тебя, Валентайн, Понтифик Маджипуры!

— Этот титул еще не мой. Давай вставай и иди.

А я говорю:

— Этого не требуется от меня, поскольку я мертв.

Но они говорят:

— Мы не слышим тебя, король, который был, император, который есть.

Потом голос, который назвался голосом Валентайна, говорит мне еще раз:

— Давай вставай, иди,— и рука Валентайна на моей руке в этом царстве, где ничто не движется, и она тянет меня вверх, и я лечу, легкий, как воздух; плывущий по воздуху, я поддаюсь, двигаясь без движения, дыша, но без дыхания. Вместе мы пересекаем мост, который изогнулся, как радуга, через пропасть, столь же глубокую, сколь широк мир, и его сверкающее металлическое покрытие звенит, словно песня молоденьких девушек, с каждым моим шагом по нему. На далекой стороне все залито цветом: янтарный, бирюзовый, коралловый, изумрудный, золотистый, малиновый, фиолетовый. Купол неба зеленый, а яркие лучи солнца, пронзающие воздух,— бронзовые. Все течет, все вздымается, нет прочности, нет постоянства. Голоса говорят — это жизнь, Тиверас! Это твое истинное царство. Я не отвечаю им, поскольку в конечном счете я мертв и только вижу сон, что жив, но я начинаю плакать, и мои слезы имеют цвет звезд.

А это тоже сон Понтифика Тивераса.

Я восседаю на троне на одной машине внутри другой машины, а вокруг меня стена из голубого стекла. Я слышу булькающие звуки и слабое тиканье замысловатого механизма. Мое сердце бьется медленно, я осознаю каждый тяжелый прилив жидкости в его полости, но эта жидкость, мне кажется, не кровь, хотя, чтобы это ни было, это движется во мне и я осознаю ее, следовательно, я, должно быть, жив. Как это может быть? Я такой старый, что, наверно, пережил саму смерть? Я Тиверас, который был Коронованным у Осиера, и однажды я прикоснулся к руке лорда Кинникена, когда Замок был его, а Осиер был только принцем. А второй Понтифик — Тимин — был в Лабиринте. Если это так то, думаю, я единственный человек времен Тимина, который еще жив, если я жив, а я думаю, что я жив. Но я сплю. Я вижу сон. Великое спокойствие окутывает меня. Цвета просачиваются из мира. Все черное, все белое, ничто не движется, нет звуков. Так я представляю себе царство смерти. Смотрите. Вот Понтифик Конфалюм, а там Престимион и Деккерет! Все великие императоры лежат, уставившись вверх на дождь, который не падает, и словами без звука они говорят: добро пожаловать, Тиверас, который был, добро пожаловать, уставший старый король, ложись рядом с нами теперь, когда ты мертв, как и мы. Да. Да. О! Как здесь прекрасно! Посмотри, там лорд Молибор, этот человек из города Бомбифэля, на которого я сильно надеялся и так напрасно, и он мертв, а это лорд Вориакс, с черной бородой и красными щеками, но теперь его щеки не красные. И мне наконец дозволено присоединиться к ним. Все тихо. Все спокойно. Наконец, наконец, наконец! Наконец они позволили мне умереть, даже если это мне только снится.