Роберт Сильверберг - Хроника Маджипуры. Валентайн Понтифик

Валентайн тоскливо оглядел каюту. Перед глазами еще раз возник этот образ из его сна в Лабиринте, образ, который преследовал его постоянно: огромные трещины, появляющиеся в основании мира, огромные глыбы земли, вздымающиеся вверх и разбивающиеся друг о друга, а в середине всего этого он, отчаянно пытающийся объединить мир. И неудача, неудача, неудача…

"Может, на мне лежит проклятие? — подумал он.— Почему выбран именно я, из всех сотен Коронованных, которые были и будут во главе разрушения нашего мира?" Мысленно он проследил всю свою предыдущую жизнь и не нашел в ней никакого греха, который мог бы вызвать гнев Бога на него и на Маджипуру. Он не домогался трона, не планировал свергнуть своего брата, не допускал несправедливого применения власти, которую никогда не ожидал получить, он не… Он не… Он не…

Валентайн сердито встряхнул головой. Это была глупость и напрасная трата времени: ворошить прошлое и задумываться над снами. Ведь несколько происшедших у фермеров бедствий случайно совпали с рядом его дурных снов, Было нелепо эти случайности возводить до масштабов какой-то страшной, космической катастрофы. Со временем все выправится. Эпидемия будет сдержана. Конечно, его правление войдет в историю своими необычными бедами, но не только этим, а также гармонией, равновесием, счастьем. Валентайн решил, что он хороший король, добрый человек, поэтому у него нет причин сомневаться в себе.

Коронованный поднялся и вышел на палубу. Уже наступил вечер, высокомерное бронзовое солнце низко висело на западе, и одна из лун уже поднялась на севере. Небо было разрисовано всевозможными красками: каштановой, бирюзовой, фиолетовой, янтарной, золотистой. Облака густым поясом заволакивали горизонт. Он стоял один возле перил, глубоко вдыхая просоленный воздух. Со временем все выправится, снова стал убеждать себя Валентайн. Но он чувствовал, как незаметно вновь его охватывает беспокойство. Казалось, он еще долго не выберется из этого состояния. Никогда в своей жизни он так часто не погружался в мрак и отчаянье. Он не узнавал самого себя, а именно того Валентайна, которым стал сейчас: этаким болезненно-впечатлительным человеком, постоянно находящимся на грани отчаяния. Он был чужим для самого себя.

— Валентайн? — чей-то голос вывел его из задумчивости.

Это была Карабелла. Он вышел из оцепенения, постарался отбросить прочь предчувствия и улыбнуться, протянув ей руку.

— Какой прекрасный закат,— сказала она,— не так ли?!

— Чудесный, один из самых лучших за все время. Хотя, говорят, был еще лучше в правление лорда Конфалюма, на четырнадцатый день…

— Это самый лучший, Валентайн. Потому что это тот, который мы имеем сегодня.— Она взяла его под руку и молча встала рядом с ним. Увидев ее, почувствовав ее теплое прикосновение, тут же забыл все свои горести и печали и решил, что все будет хорошо.

— Вон там вдали, что это? Неужели морской дракон? — неожиданно спросила Карабелла.

— Морские драконы никогда не входят в эти воды, дорогая.

— Тогда это галлюцинация. Но это очень реально. Разве ты не видишь его? — повернулась к нему Карабелла.

— Куда я должен смотреть?

— Вон туда,— неопределенно показала Карабелла.— Ты видишь там, где цвета отражаются в океане, все становится пурпурным и золотым? А теперь посмотри левее. Туда, вон туда.

Валентайн сощурился и стал пристально всматриваться в море. Сначала он не видел ничего, затем подумал, что это может быть какое-то огромное бревно, плывущее по волнам. Но вот последний отблеск солнечного света, прорезавшийся сквозь облака, осветил поверхность моря, и он ясно увидел: да, это, бесспорно, морской дракон, медленно плывущий в одиночку на север. Он почувствовал холод и прижал руки к груди.

Морские драконы, как было ему известно, передвигались только стадом и только по предсказанным путям вокруг света; они всегда плавали в южных водах с запада на восток вдоль берега Зимроеля, вверх до берега Джихорны, до Пилиплока, потом на восток ниже Острова Снов и вдоль знойного южного берега Альханроеля, пока не оказывались в безопасности неисследованных просторов Великого океана. И все же это был дракон, один, направляющийся на север. Пока Валентайн пристально всматривался в морские воды, огромное животное подняло свои громадные черные крылья и ударило ими по поверхности воды медленным решительным движением, словно хотело добиться невозможного, оторваться от воды и взлететь какой-то титанической птицей по направлению скрытых туманом полярных просторов.

— Как странно,— пробормотала Карабелла,— видел ли ты когда-нибудь, чтобы дракон делал что-то подобное?

— Никогда, никогда,— поежился Валентайн.— Предзнаменование на предзнаменовании, Карабелла. Что это означает, что в конце концов я должен понять из всего этого?

— Давай лучше уйдем отсюда и выпьем по теплой кружке вина,— предложила Карабелла.

— Нет, еще не время,— возразил Валентайн.

Он остался стоять, словно прикованный к палубе, напрягая зрение, чтобы различить эту темную фигуру в надвигающихся вечерних сумерках. Снова и снова громадные крылья били по воде, пока, наконец, дракон не сложил их. Затем он поднял высоко свою длинную шею, забросил назад свою тяжелую треугольную голову и испустил трубящий скорбный крик, который прозвучал как туманный горн, прорезающий сумрак. Потом скользнул под воду и сразу же исчез из вида.

Когда шел дождь, а в это время года дождь в Престимионской долине шел все время, прокисший запах обуглившихся растений поднимался с сожженных полей и пропитывал все. Аксимаана Фрэйж нырнула в муниципальный зал собраний в центре города, куда ее привела дочь Хейнок, осторожно поддерживая рукой под локоть. Но и здесь она ощутила этот противный запах, даже здесь, за мили от ближайшей, преданной огню, плантации.

Нигде нельзя было укрыться от него. Он лежал на земле, как вода в половодье. Его раздражающая затхлость проникла в каждую дверь и в каждое окно. Он просачивался в погреба, где хранилось вино, портил опечатанные фляги. Мясо на столах также воняло им. Он приставал к одежде, его нельзя уже было смыть. Он просачивался в поры на теле. Аксимаана Фрэйж начинала верить, что он проникает и в душу. Когда придет ее время вернуться к Истоку, если когда-нибудь ей будет разрешено оставить эту нескончаемую жизнь, Аксимаана Фрэйж была уверена, что охранники моста остановят ее и холодно завернут назад, сказав с презрением: "Нам не нужен здесь отвратительный запах пепла, старуха. Возьми свое тело и уходи".

— Ты бы хотела сесть здесь, мама? — спросила Хейнок.

— Мне все равно. Где угодно,— откликнулась она.

— Вот хорошие места,— продолжала дочь,— тебе здесь будет хорошо слышно.