Марина Вишневецкая - Кащей и Ягда, или небесные яблоки

Вместо слов Симаргл поднялся и из-за пояса вынул один из своих мечей.

В новый миг этот меч лежал уже перед Кащеем. Большой, а все же — это было невероятно! — мальчику соразмерный.

«Бери же! Он твой!» — улыбнулся Симаргл.

«А ты? Тебе, наверно, нельзя без седьмого? — от волнения мальчик не сразу нашел за поясом нож. Нашел, прикоснулся к нему губами. — Это тебе! Держи!» — и запустил свой нож по каменному плато, точно по глади воды плоский маленький камень. И Симаргл подхватил его и — это снова было невероятно! — поднял в воздух сияющий меч. И звери, в смертельной схватке обвившие его рукоять, размером были теперь не меньше настоящих барса и тура.

И Кащей тоже поднял свой новый меч. И подбросил его, и стал рубить воздух, и горячо восклицать — он ведь был еще только семилетним мальчишкой:

— Вот тебе! Это за моего отца! И тебе! И тебе! — И делал новые выпады, на смерть разя врагов. — А Ягду через седло — вот так! И в степь!

Голос Симаргла был спокоен и строг:

«Я дал тебе меч не для мести».

«Не для мести?» — мальчик решил, что ослышался.

«Меч для мести — в руке у бога».

«Значит, ты… — и Кащей попятился, набираясь храбрости, чтобы сказать: — Ты не мой бог тогда!»

И ужаснулся, когда это услышал. И опустил меч на плато, и побежал, сам не зная куда, уже горлом, уже губами крича:

— Я должен им отомстить! Я же для этого стану самым храбрым на свете! Наши боги учат нас так! А они не глупее тебя!

И добежал до края плато, и увидел: дальше бежать уже некуда. Бездна зияла возле самых Кащеевых ног. И тогда мальчик двинулся в бездну — по отвесной стене. Сначала нога легко находила опору, порою размером не больше ступни… Но вот нога заскользила по отвесному камню и зависла над пустотой. Теперь он лепился к скале, будто случайно проросший росток. Только корней, чтобы лепиться, у мальчика не было.

Щит Симаргла спустился за ним почти в то же мгновение. Мальчик поднял глаза. Юный бог улыбнулся:

«Нам нужно еще о многом поговорить».

Над бездной висеть было страшно. И все-таки мальчик немного помедлил. Вздохнул. А потом прыгнул в щит, словно бы в колыбель. И она закачалась и медленно двинулась вверх.

«Люди просят богов обо всем! — плыл и думал Кащей. — Обо всем, чего только желают! А прощения? Почему они никогда не просят у них прощения?»

Но когда он увидел Симаргла близко-близко перед собой, у него это сделать тоже не получилось.

Из леса казалось, что это — пожар. Фефила так и подумала: снова змееныш набедокурил. А когда подбежала поближе, поняла: это люди теснят лес под новую пашню — сжигают его, потом станут корни из земли корчевать… Но сначала люди кланялись каждому дереву:

— Дух дерева, уйди! Дух дерева, не мсти! — это Лада так говорила и птиц выпускала из клетки, чтобы души деревьев задобрить.

Птичек этих в силки наловили дети. И теперь стояли и спорили: чья синица? Щука кричала: моя! А Уте казалось, что нет, что синица эта его. И так они громко трещали — громче птиц. Кореню даже шикнуть на них пришлось. Вместе с Ладой поклоны деревьям клал и Корень, потому что его звали так. И людям казалось: значит, его мольбы скорее до деревьев дойдут.

Жар был тоже тут — как без него при пожаре? Ходил и деревья огненным языком поджигал. И Ладу с Коренем торопил: нечего, хватит с духами разговаривать. Если и стоит кому поклоны класть, так это Велесу, несправедливо в темницу земли заточенному, а только и в этой темнице Велес лучший из всех богов! — так говорил змеёныш и себя еще больше словами этими распалял, и еще от этого яростнее деревья палил.

Пугали людей эти слова. Но больше слов их пугало, что слушает их Родовит, на посох свой опирается, хмурится, а молчит.

А Жар уже шел к ним по пепелищу босыми ногами — и ничего ему не делалось от горячих углей! — шел и кричал:

— Грех не грех, если Велес — твой бог!

— Мой бог тот, — выдохнул Родовит и посохом о землю ударил, — чье имя вымолвить разом не хватит сил!

— А с тобой, отец, — это Жар ему бросил при всех, — у нас еще будет вдвоем разговор!

И снова ахнули люди, потому что потупился, промолчал князь-отец. И снова подумали люди: не потому ли, что Жар невредимым оттуда вернулся, откуда живыми не возвращаются?

А Фефила чихнула — это ветер дым до нее от пожара донес, — и прочь, на княжеский двор побежала.

Который уж день Ягда в постели лежала: то забудется, то глаза ненадолго откроет… С тех пор, как вернулся Удал — вот с той самой ночи. И в рот еды не брала, совсем никакой. Потому и несла ей Фефила из леса голубику, морошку, а еще малины последней — пестрая, вкусная вышла охапка.

Перед высоким крыльцом Фефила всегда робела — трудно было зверьку карабкаться на крыльцо. А тут как раз Мамушка шла по двору, увидала Фефилу, за шкирку ее ухватила:

— Может, твоего хоть немного поест! — и в дом понесла.

Очень этого не любила Фефила, чтобы ее таскали вот так. Фыркала она на это обычно, задними лапами воздух царапала. А тут и не охнула даже — только бы девочку увидеть скорей.

А Ягда опять в забытьи лежала. Ржаные волосы разметались, щеки маком горят. А пальцы крепко чужой амулет держали. Увидела это Мамушка, руками всплеснула:

— Такую нечисть… И надо же было — на себя! А от него-то, может, и вся напасть! — и пальцы девочкины бросилась разжимать.

Не отпускала девочка амулет. Только проснулась от Мамушкиных стараний, села на тюфячке и еще теснее к себе чужой оберег прижала. А потом подняла его, к самым глазам поднесла… А были на том амулете две неподвижных скрещенных сабли, а еще вниз свисали пять вертких ножиков, небольших — с ноготок. И вот зазвенели вдруг эти подвески-ножи. А может быть, просто руки у девочки дрогнули? А может быть, это издалека звон пришел — может, Ляс струны тронул?

А только вскочила Ягда:

— Я знаю! Я теперь знаю! Он жив!

И мимо Фефилы к двери на нетвердых ногах побрела. А вниз по крыльцу уже почти и бежала. Степунка ей нужно было увидеть. И вестью этой с ним поделиться.

После того, как Удал бессловесным вернулся, на другое же утро, прибился к их табуну Кащеев маленький конь. И Ягда его Степунком назвала, и себе его попросила. Теперь Степунок в конюшне стоял рядом с буланым, отцовым. Увидел он девочку и негромко заржал. А Ягда за шею его обхватила:

— Он жив! Слышишь? Жив!

А маленький кряжистый конь посмотрел на нее умным глазом и словно сказал: конечно, уж я-то знаю!

Вот будто бы наипростейший вопрос: для чего живут люди? Не степняки — что мы знаем о них? И не ладейные люди, хотя о них мы кое-что еще и узнаем. Нет, хорошо уже нам знакомые люди из Селища: вот они — для чего? Для Родовита и в самом деле проще этого вопроса было не отыскать. Хрупок мир, неустойчива, ускользающа мера тьмы и света, ночи и дня, тепла и мороза, суши и ливня, голода и избытка, черноты земли и белизны облаков — вот между ними человек и поставлен, чтобы меру эту хранить. А еще — для чего бы? И потому когда среди ночи вдруг разбудил его Жар и повел для разговора вдвоем на капище, к идолам Перуна и Мокоши, быстрым шагом повел — быстрее, чем мог Родовит, и когда по дороге снова стал про Велеса говорить… Что же, подумал на это князь, а ведь Жар тоже прав: если между землею и небом стоит человек — значит, и между Велесом и Перуном. Значит, Велеса тоже нельзя забывать. Идол Велеса был — хороший, большой, деревянный! Он на подходе к топи стоял. И когда разливалась топь, ходили к этому идолу люди — просили Велеса воды унять. А потом свалился в топь идол, не к кому стало ходить… Да и сушь вон сколько стояла. Велесом разве детей теперь только пугали. Или болезни, немочи разные отсылали: иди, мол, к Велесу под ребро! Тяжело, надолго задумался Родовит, пока они с Жаром до капища шли.