Марина Вишневецкая - Кащей и Ягда, или небесные яблоки

А было это уж так давно, что и вспомнить некому. Одна Фефила это помнит теперь: как Кащей был мал, а мир до того велик — ни глазом, ни мыслью не охватить, как люди были смиренны, а боги за то к ним добры, и как ослушались люди богов, и как этим прогневали их — всё помнит Фефила, по сей день всё, а только никому не расскажет — не сможет, ведь она — зверек бессловесный. Да и как ее норку найти в чистом поле? А только если кому повезет, кто в этом поле ягоды или цветы собирать станет и вдруг увидит на пригорке небольшого, кругленького зверька, пушистого, рыжего, как огонь, с быстрыми пятипалыми лапами, с острыми ушками по бокам, с длинным плоским хвостом и уж до того смышлеными глазками, что посмотрит он в эти глаза, бездонные, рыжие, и без всяких слов обо всем в них прочтет!

Ведь разговаривали же Кащей и Симаргл без помощи слов — долгих семь лет разговаривали. И летали на облаке. И столько еще всего удивительного было в те далекие времена, когда между богами, казалось, воцарился мир вековечный: Перун со своею женою Мокошью занял небо, а Велеса-бога он сверг под землю и позволил ему там царить — все подземное царство отдал Перун богу Велесу, а отца своего Стрибога отправил Перун на покой, а сына своего Симаргла поставил над всеми воинами и мастерами, а брата своего Даждьбога от решения дел людских удалил, единолично хотел править людьми Перун-бог вместе с женою своею Мокошью.

Именно так всё и было. И если кому повезет, кто пойдет в то самое чистое поле за цветами или за ягодами, и увидит на пригорке Фефилу, и в глаза ее умные, рыжие взглянет да как в бездну веков и провалится! И узнает про это про всё — в наимельчайших и достоверных подробностях.

Река называлась Сныпять. Сели люди на высоком ее берегу лет двадцать назад. Пришли, огляделись, поняли, что надолго, — вот и назвали свое поселение Селищем. Выкопали землянки, глубокие, теплые, несколько бревен и над землей уложили, по углам очаги поставили, кровлю из дерева сделали, а по дереву еще дерн, чуть весна — хорошо, зеленеют крыши. Придет из степи степняк и не разглядит даже, что здесь люди живут. Правда, потом для князя, для Родовита, и его молодой жены Лиски дом построили не в земле — настоящий сложили из бревен княжеский дом. Потому что Перун — на небе, а Родовит — в дому. С неба Перун всё видит, а из высокого дома — князь. Потому что нельзя иначе. Потому что иначе всё ходуном пойдет. Как оно всё ходуном-то ходило старые люди помнят еще, а всех лучше Ляс помнит, струны свои перебирает, на деревяшку натянутые, и рассказывает, и поет, как бог Перун отца своего Стрибога на небе одолевал, а потом и младшего брата, бога Велеса, и от этого ночь повсюду стояла, ровно шесть лун стояла кромешная ночь и только молнии в ней сверкали! И когда отец Родовита, старый князь Богумил, с братом своим, с Родимом, воевал — кому из них здесь, на земле, людьми править, — тоже нисколько не лучше было. Пока не устали Богумил с Родимом друг с дружкой на мечах биться да еще людей на битвы эти поднимать, — больше люди устали, сказали: «Идите-ка вы к богам!» — вот и пошли братья в Священную рощу, чтобы боги их там рассудили. А вернулся из рощи один Богумил.

Давно это было, не здесь, не в Селище еще люди жили. А только запомнилось им с той поры и крепко запомнилось: хорошо, когда на небе — один бог, а в дому — один князь. Теперешний их князь князь Родовит один был у Богумила сын, и у бога Перуна один он был за них, за людей, проситель. И за это люди почитали его не меньше, чем за твердое слово и храброе сердце.

Сныпятью их река называлась. Десять лун минуло уже с той поры, как увел Родовит свою дружину за Сныпять, в Дикое поле. А может, и дальше, может, и за Дикое поле увел — не знали этого люди. А только сердца их давно изболелись по мужьям, по отцам, по братьям своим. И когда полетело над Селищем долгожданное «цинь-цинь-цинь!» — из степи полетело — это дозорные первыми возвращающуюся дружину в степи заприметили, — по пальцам пересчитать тех можно было, кто не выбежал на высокий берег реки.

Вот первый палец — княгиня Лиска: никак она не могла из княжеского дома на берег бежать — в горячечных родах лежала. Вот второй палец — Мамушка, нянька ее верная, никак от княгини своей отойти она не могла. Вот третий палец — девочка, четырехлетняя Ягодка, маленькая княжна. Она стояла под домом, слышала, как мама ее, княгиня, стонет, воет, кричит и тоже от этого горько плакала. Вот четвертый палец — девушка Лада, единственная во всем Селище ворожея. Одною рукою она гладила Ягодку по голове, а другою рукою водила над большой деревянной бадьей. Плавали в бадье проросшие зерна. Вот и княгиня Лиска новым ростком сейчас прорастала. Никак не могла Лада на берег бежать — ворожила, зерна кружила рукой, чтобы княгине помочь.

А пятым, кто не пошел к реке, кто и так всё видел с крыши своей травяной — только не знали, спорили люди, каким именно глазом смотрит он в самую суть вещей: левым ли, правым? — левый глаз у него был к людям повернут, а правый только на небо смотрел, — это был Ляс, сказитель, старик, ноги у него уже почти не ходили.

Остальные все были на берегу. Стояли и жадно смотрели, как по желтой, пожухлой степи приближаются к Сныпяти люди, кони, повозки. Впереди всех осанисто, гордо ехал князь Родовит на буланом коне. Уезжали когда — на одних конях были, значит, повозки по дороге нашли, а может быть, у кого и отвоевали. Но про повозки между собой только те рассуждали, у которых ни муж, ни сын, ни брат в поход не ушел. Конечно, им интересно было, с каким гостинцем их князь возвращается.

А те, у которых в дружине был свой, родной человек, те сбились у самого края, чтобы прежде других его — своего разглядеть.

Заяц, мальчишка всего пяти лет, зорче всех оказался. Самым первым стал руку вперед тянуть:

— Вон папка! Живой! — и запрыгал: — Я тут, папка!

А мама его, Веснуха, сначала только глаза свои большие, карие щурила:

— Где? Где?! — а потом вдруг как закричит: — Удал! Удал! — и нитку бусин вдруг с себя сорвала, до того от счастья забылась. Покатились по склону вниз глиняные бусины, до самой реки добежали.

Обмелела в это жаркое лето река. И всадники, и повозки без опасений двинулись по ней вброд. Только князь Родовит приотстал, глаз прищурил, на высокий берег глядит, а княгини Лиски не видит и дочки своей не видит, маленькой Ягодки.

Вдруг по склону стон прокатился. Разом охнули люди. Затрепетало у князя сердце: не по нему ли стон этот? нет ли в дому у него каких ужасных вестей?

А это, оказывается, повозка в реке крениться стала. Бросились ратники со своих коней в воду — руками, плечами ее подпирать. А только всё равно скрипнула, охнула повозка, набок завалилась да и сбросила с себя в воду ткани невиданной в этих местах яркости и красоты, а тонкости и упругости до того небывалой, что даже и вода их почти не брала, так и плыли они по реке, будто большие пятна заката. Разгорелись глаза у женщин. Отлегло у Родовита на сердце. Кивнул он женщинам и их детям кивнул: забирайте, мол, это всё ваше. И вот уже, будто бусины из Веснухиной низки, покатились по склону люди. И вот уже закипела река от их тел. Кто мужей обнимает, кто ткани диковинные к себе прикладывает.